руки прошло столько пациентов, что я со счета сбилась.
— Чудесно. Займёшься оформлением лицензии, когда тебя выпишут.
— Уйди!
— Астрид, прекрати говорить со мной в таком тоне. Мое терпение не бесконечно.
— Красавицы мои, — в палату вошёл отец. — Почему вы шумите? Думал, что увижу слезы и объятия, а никак не скандал. Но это все стресс и волнения последних дней. Астрид, мы рады, что ты в порядке и скоро вернёшься домой.
— Я не в порядке! — скрываюсь на крик. — Убирайтесь отсюда оба! Не желаю вас видеть!
Видимо, шум не остался незамеченным для сотрудников клиники и в палату торопливым шагом вошёл доктор Александров.
— Вы обещали мне, что не станете волновать мою пациентку, — сказал он строго. — Я разрешил увидеть ее лишь на данном условии.
— Мы приносим извинения, — улыбнулся Эрих Стат. — Нас всех захлестнули эмоции. Астрид же имеет полное право злиться на нас. Если бы мы знали, чем обернется та поездка. Наша девочка столько лет провела в больнице. И у нее есть некоторые сложности в общении. А там, где мы жили раньше, у нее появилась компания. Такие же дети, как и она. Мы лишь хотели, чтобы она научилась контактировать со сверстниками. Вы же понимаете, как это важно. Все это было роковой ошибкой. Я не знаю, как мы будем её исправлять, но наша семья приложит все усилия для этого.
— Мистер Стат, вашей дочери необходимы тишина и покой. Я буду вынужден запретить посещения, если нечто подобное повторится. Моя пациентка должна отдыхать, а не нервничать. Это может спровоцировать ухудшение ее состояния.
— Конечно, — мой отец умел быть обаятельным и располагать к себе людей. — Вы правы. Здоровье дочери для нас имеет первостепенное значение. Астрид, мы приедем завтра. Думаю, эмоции к этому моменту немного утихнут, и мы сможем поговорить спокойно. Мы любим тебя, милая. Отдыхай.
Они ушли.
А я, наверное, дура. Да, нет, точно дура. Они столько раз меня предавали, но сейчас я так нуждалась хоть в ком-то, кто меня любит, что готова была поверить даже им.
Я не думала о том, что мой отец — политик и, скорее всего, не просто поддерживает войну, но и является ее голосом. Я, вообще, ни о чем не думала.
Просто надеялась, что в сложную для меня минуту со мной будут мои мама и папа.
И когда они пришли на следующий день вместе с Лидией, мне даже показалось, что мы настоящая семья. Сестра впервые не грубила и не говорила гадости, а вела себя вежливо. Это было настолько необычно, что даже пугало. Возникло подозрение, что девочку подменили. Как и остальную часть моей семьи. Они в жизни не проявляли по отношению ко мне столько заботы.
Мама и Лидия пробыли у меня минут пятнадцать и ушли. А отец остался. Это показалось мне странным, но он не стал ходить вокруг да около и сразу перешёл к делу:
— Дочь, мы знаем о твоей беременности.
— И кто у нас разглашает медицинскую тайну? Я не давала разрешения оповещать кого-либо
— Астрид, мы же твои родители. И хотим уберечь тебя от ужасной ошибки.
— Это мое решение. Вашего мнения я не спрашивала.
— Мы не хотим давить на тебя. Но ты уверена, что сможешь справиться с такой ответственностью. В столь юном возрасте. Одна. Тот юноша — Ли Каи, он ведь погиб.
— Нет! — Мне хочется зажмуриться и зажать уши.
— Тебе сложно с этим смириться, но он умер. Я попросил одного своего знакомого проверить это. Мне очень жаль.
— Нет! — боль в солнечном сплетении яркой вспышкой ослепляет меня. Дышать становится трудно.
— Астрид, ты нее представляешь, как сложно растить ребенка.
— Я справлюсь. — звучит словно мантра
— Подумай о будущем. Ты же никогда не сможешь построить семью после этого. Ни один мужчина не взглянет на тебя иначе, как временное развлечение. Ты не выйдешь замуж. Твоя репутация будет уничтожена. Сама подумай, кто сможет воспринимать тебя серьезно? Родила, будучи подростком. И от кого? От иштарца. Этого ведь не скроешь. Что о тебе подумают?
— Я не собираюсь обсуждать свое решение.
К этому разговору родители возвращались при каждом своем визите, что раздражало. Но они уверяли, что желают мне лишь добра и, просто, переживают.
Психотерапевт, которая должна была помочь мне принять взвешенное решение, четыре часа убеждала меня сделать аборт. В ход шли все те же доводы. О том, что общество от меня отвернется. О том, что я не выйду замуж, ибо никому не нужна овуляшка с прицепом.
Кстати, да, я именно овуляшка, ибо неудержимо желаю размножаться, не достигнув социально-приемлемого возраста и семейного положения для этого. А от таких особ нормальные мужчины стараются держаться подальше.
В заключении этот чудо-доктор мне сказала, что столь неосознанной девушке нельзя доверять воспитание ребенка и она сообщит о данном инциденте в социальную службу.
— Да, пожалуйста. Я считаюсь совершеннолетней. О чем есть заключение той самой социальной службы. Имею образование и профессию. Работаю и плачу налоги. Для работы у меня возраст социально-приемлемый. Для этого я достаточно осознана. Но ребенка я не могу воспитывать потому, что не желаю прерывать беременность. Вы не видите в этом никакого противоречия?
— В моем заключении будет сказано, что вы эмоционально неустойчивы и не способны в полной мере осознавать ответственность, которую накладывает на вас рождение ребенка, — сказала она на прощание.
А я так и не поняла, что ею двигало. Зачем ей нужно было давить на меня? И почему, мое несогласие с ее позицией воспринимать, как личное оскорбление?
Странная женщина. Мне ведь доводилось общаться с психиатрами и психотерапевтами. Врачи, как врачи. На первом месте концепция "не навреди" и уважение к личности пациента. А тут?
Раскрывать душу перед человеком, для которого существует два мнения: ее и неправильное, я нужным не посчитала. Все равно не поймет.
Зачем мне замужество, если Каи погиб? Что мне дело до мыслей окружающих? Их бесценное мнение мне всегда было безразлично.
А ребенок… это прежде всего ЕГО сын. И родить в двадцать пять или тридцать, когда
