Книга Тень Голема - Анатолий Олегович Леонов

Замысел вражеских атак Тверских и Арбатских ворот был одинаков: часть пехоты огнем заставляла обороняющихся покинуть стены, в то время как другая расчищала дорогу перед основными силами польской армии. Далее небольшие отряды спешенных гусар обеспечивали установку петард и тем самым позволяли войскам Ходкевича прорваться за пределы оборонительных укреплений столицы.

Китайский полководец Сунь Цзы утверждал, что стратегия без тактики – это самый медленный путь к победе, в то время как тактика без стратегии – это просто суета перед поражением. Отсюда возникал вопрос – неудачное начало с нашей стороны было лишь тактическим просчетом воевод, защищавших Арбатские ворота, или свидетельством их стратегической несостоятельности перед лицом противника? К рассвету поляки смогли занять почти все укрепления в предвратном городке и уже оттуда осыпали свинцом защитников города, не давая им голов высунуть из-за бойниц. Некоторые укрепления наши войска вообще оставили без боя, что стало походить на поспешное бегство и панику. Годунов, видя это, срочно запросил помощь у соседей!

Выслушав гонца, князь Куракин первым делом обратил свой взор на отца Феону.

– Григорий Федорович, выручай! Кроме тебя, сейчас некому. Войска по слободам встали. Пока соберутся, время уйдет! Да и нельзя их с мест снимать. Ходкевич – хитрый лис! Увидит нашу слабину, обязательно вернется.

– Будет сделано, князь!

С невозмутимым видом, словно речь шла о крестном ходе на Пасху, монах поклонился воеводам и, призывно махнув рукой ожидавшему его команды отряду, волчьим шагом направился в сторону Арбатских ворот.

– С Богом! – Князь Куракин тревожным взглядом проводил стремительно удаляющийся отряд и перекрестил их спины широким, размашистым крестом.

Почти версту, отделявшую Тверские от Никитских ворот, отряд Феоны преодолел по крепостной стене. Здесь грохот боя, шедшего на Арбате, ощущался куда отчетливей и громче. Остро-сладкий торфяной аромат жженого пороха был везде и уже не выветривался даже сильными порывами ветра со стороны Неглинки. На башне ворот в полном одиночестве прохаживался князь Мезецкий, отвечавший за оборону этого участка Белого города. Сделав несколько шагов, он останавливался и напряженно всматривался в кажущиеся необитаемыми дома Вознесенской слободы, расположившейся прямо у подножия крепостной стены. Губы его беззвучно шевелились, то ли молясь, то ли ругаясь. Постояв какое-то время, он продолжал свое внешне бесцельное кружение по площадке крепостной башни.

Услышав топот множества ног, окрики охраны и знакомый голос, призывающий его, он поспешил вниз.

– Кто зовет? – сердито спросил он, спускаясь по каменным ступеням с башни на боевой ход прясла[123], но, увидев отца Феону, радушно открыл ему свои объятия.

– Образцов! Григорий Федорович! Давно не виделись, свояк!

– Давненько, Данило Иванович!

Они тепло обнялись и по русскому обычаю троекратно расцеловались.

– Расскажи, коль знаешь, чего на Арбате происходит?

– Да чего говорить? – плюнул с досады Мезецкий. – Деру дали, защитнички, мать их…

Князь от души выругался и поспешно перекрестился, сдержав бьющее через край негодование.

– Ты туда? – спросил он у Феоны, кивнув в сторону Арбата. – Через Белый город не ходи. Зря народ положишь. Поляки ворота под плотным огнем держат. Высунуться не дают. Я туда две роты бельских немцев послал. Они, едва до острожка пробившись, одного капитана потеряли.

– Кого?

– Не знаю. Доберешься живым, сам спросишь.

Князь раздраженно ударил кулаком по каменной кладке стены и зашипел от боли.

– Эх! Мне бы с тобой! Нельзя. Польские разъезды за стеной – как у себя дома. Не ровен час, на штурм пойдут!

Следуя совету князя Мезецкого, идти к Арбатским воротам решили по рву. Легкой прогулки из этого броска не получилось. Менее чем за версту, отделявшую Никитские от Арбата, пару раз пришлось столкнуться с мелкими отрядами спешившихся гусар, осуществлявших разведку. Эти в драку предпочитали не ввязываться, а, сделав несколько выстрелов, отходили за ров. А вот третий, большой отряд польской пехоты, пытавшийся штурмовать единственный не занятый перед воротами острожек, от боя не уклонился, но и сильного сопротивления оказать не смог, поскольку не ожидал удара с тыла.

Снежным комом обрушившись на поляков, ратники отца Феоны смогли быстро подавить их сопротивление практически без потерь со своей стороны. Прижимаясь спиной к посеченному пулями частоколу палисада и стараясь не попасть под дружеский огонь его защитников, Феона постучал рукояткой пистолета в бойницу острожка.

– Что за люди? – услышал он грозный окрик на лингва франка[124] всех наемников Европы.

– Свои, – ответил он на том же языке, – Григорий Образцов с отрядом.

Некоторое время ничего не происходило. Потом с внутреннего двора острожка послышались звуки падающих бревен, подпиравших дверной проем, и лязг металлических засовов. Калитка приоткрылась, и из нее показалась рыжебородая голова в железном папенгаймере[125]. Убедившись в правдивости сказанных слов, голова исчезла, и распахнулись ворота, пропуская отряд внутрь.

Называя себя, отец Феона не был столь самоуверен, чтобы полагать, будто в русском войске его знала каждая собака. Просто с бельскими немцами была особая история. При осаде крепости Белой войском князя Дмитрия Пожарского Феона уговорил весь гарнизон, состоящий из ирландских и шотландских наемников, сдать крепость без боя и перейти на русскую службу. Спустя четыре года, несмотря на все военные потери, многие из них еще оставались в строю и помнили воеводу Григория Образцова.

Две роты наемников и часть наших стрельцов, ободренных пришедшей к ним помощью, превратили полуразрушенный острожек в неприступную крепость. Как ни пытались поляки выбить защитников с последнего рубежа, сделать они этого не могли. Не заняв предвратных укреплений, нельзя было рассчитывать на закладку петард, а именно это являлось главным залогом успешного штурма города. Поэтому атаки поляков, теряющих здесь драгоценное время, становились с каждым разом все яростнее и ожесточеннее.

К отцу Феоне подбежал забрызганный грязью и кровью человек с лицом, черным от пороховой копоти, в котором монах с трудом узнал своего старого приятеля, капитана шотландской роты Андрея Мутра.

– Григорий Федорович, вот так и знал, что увижу тебя здесь! – перекрывая шум боя, заорал он на довольно сносном русском языке.

Отец Феона по-отечески тепло обнял шотландца за плечи.

– Здравствуй, Андрейка! А я уж испугался. Сказывали, капитана у вас убили.

– Это у ирландцев. Томаса Юстоса.

– Жаль его!

– Всех жаль, – беспечно пожал плечами капитан, – у провидения для каждого пуля с вензелями заготовлена! Судьбу не обманешь!

– Кто у них теперь капитан?

– Джеймс Шав.

– Этого не знаю.

– Он шотландец, но не из наших…

Договорить капитан не успел. Снаружи друг за другом слаженно громыхнули четыре залпа. Две пешие хоругви мушкетеров Бутлера и Бегле пошли в очередную атаку.