Книга Рождество каждый день - Милли Джонсон

Рождественский день

Волшебство рождественского дня безмолвно Ты не слышишь его, ты его чувствуешь Ты знаешь его, ты веришь в него

В четверть десятого Люк постучал в дверь Чарли и Робина с бойким «ра-та-та-та-та».

– Вы встали? – спросил он.

– Встали. Дайте нам пять минут, – ответил Робин. – Чарли в туалете. Он читает «Доводы рассудка».

– О, расскажи всему миру, – крикнул Чарли через дверь.

– Это всего лишь Люк, а не репортер выпуска новостей, – рявкнул Робин.

Он достал таблетку из оранжевого бутылька и стоял в ожидании, как часовой, вытянув руку, когда Чарли вышел из ванной.

– Это та, которая придает всему вкус рыбы? – спросил Чарли.

– Да, но ты должен ее принять, – настаивал Робин.

– А я не приму. Она ведь не так уж необходима? Не как те, в зеленой бутылке.

– Нет, это оранжевая.

– Робин, я не хочу есть индейку и рождественский пудинг и ощущать привкус лосося.

– Чарли, это обезболивающее.

– Я знаю, что это такое, но я не приму его. И ты не сможешь меня заставить. Я не суфражистка, чтобы ты совал мне это под нос.

Робин положил руки на бедра.

– За кого ты меня принимаешь, Чарльз Глейзер?

Рука Чарли легла на руку Робина, его голос был мягким, когда он ответил на этот вопрос.

– За того, кто заботится, вот за кого я тебя принимаю. Я знаю, как сильно ты хочешь сделать этот… этот этап легким для меня, но я больше не буду принимать те, что в оранжевой бутылке. Они портят все удовольствие от еды. Я могу смириться с небольшой болью, если это означает, что я могу полностью погрузиться в празднование Рождества, в противном случае я с таким же успехом мог бы быть подключен к капельницам в больнице. – Чарли улыбнулся. – Нет смысла в том, чтобы иметь аппетит шайрской лошади без возможности с наслаждением набивать брюхо.

Робин запыхтел от досады.

– Это твои похор… – Он осекся и покачал головой, будто осуждая себя.

– Да, моя дорогая Энни, это мои похороны. В конце концов. Но не сейчас. Не позволяй моей последней трапезе пахнуть рыбой. Пожалуйста.

Робин, надув губы, вернул таблетку обратно в бутылку. Он мог направлять, но никогда – запугивать. Если Чарли что-то твердо решил, то он имел право распоряжаться балом, они договорились об этом с самого начала.

Единственное условие Чарли, которое ему удалось выполнить после постановки диагноза, – по возможности продолжать жить как обычно. Пусть они продолжают свои веселые препирательства; у Робина был карт-бланш на то, чтобы привычно ворчать, лишь бы все это укладывалось в рамки нормы, потому что именно это больше всего помогло бы Чарли справиться с проблемой психологически. Но нормальность была яичной скорлупой, мерцающей иллюзией, и Робин чувствовал, как с каждым днем трещины в нем самом все больше разрушали ее.

Рыбная таблетка все равно перестала работать, хотя Чарли ничего не говорил, не желая беспокоить. Он уже несколько дней сплевывал ее в руку, когда Робин не видел, так что, кажется, пришло время для небольшой откровенности. Он стал ощущать повсюду ноющую боль, которую все труднее было скрыть и из-за которой ему все труднее было нормально спать. За исключением, надо сказать, двух последних ночей в гостинице «Фигги Холлоу». Он спал крепко, как напившийся молока ребенок, и боль казалась лишь слабым шорохом на заднем плане. В это рождественское утро после крепкого спокойного сна он чувствовал себя настолько свежим, насколько это вообще было возможно для человека в его состоянии.

Он положил книгу на прикроватную тумбочку, чтобы потом дочитать. Повторное знакомство с героями «Доводов рассудка» было для него вишенкой на торте.

– Ладно. Пойдем посмотрим, положил ли Санта что-нибудь в мой чулок, – сказал он, хлопая в ладоши.

Он улыбнулся Робину, который снова подумал о том, что его улыбка никогда не стареет. Она освещает родные серо-голубые глаза и позволяет ему еще раз взглянуть на Чарли Глейзера, в которого он влюбился целых три десятилетия назад. Как он мог существовать без этого человека?

«Забавно, что простые удовольствия часто оказываются самыми лучшими», – подумала Бридж, надевая теплые после радиатора трусики, а потом вспомнила, что она всегда вешала их сушиться вот так, когда оставалась ночевать у своей богатенькой школьной подружки Джейн. Джейн жила в двухквартирном доме с центральным отоплением, которое ее отец оставлял включенным на ночь, а в их крошечной спальне-коробке стояло пианино, из-за чего мама Джейн называла ее «музыкальной комнатой».

На поверхность этого омута воспоминаний вынырнули и другие образы той части ее прошлого, выбитые из осевшего ила ощущением теплых трусиков на заднице Бридж.

У матери Джейн был чайный сервиз в стеклянном шкафу, который звался «Вечный красавец» и использовался только по особым случаям, а сама она пила только «итальянское шампанское» под названием Asti Spumante[45], которое она покупала в «Марке и Спенсере». Бридж не думала о Джейн двадцать лет, но вот она появилась, огромная, как жизнь, плавающая в водах ее сознания. В конце концов мать Джейн разорвала их дружбу, посчитав Бриджет Винтерман слишком обычной. А Бридж очень хотелось понравиться маме Джейн настолько, чтобы та подумала о ее удочерении.

– Бридж? – Голос Мэри подтолкнул ее, пузырь ее задумчивости лопнул. – Ты готова?

– Извини, Мэри. Пару секунд, – ответила Бридж, натягивая джинсы и застегивая молнию. – Ну вот, теперь я готова.

Мэри взволнованно улыбнулась.

– Безумие какое-то!

– Определенно. Я не уверена, что мне снится: плохой сон или хороший, – сказала Бридж, приподняв плечи в жесте «черт возьми». Но, хотя все это и начиналось как кошмар, сейчас она испытывала то самое головокружительное чувство, которое обычно появляется у детей в рождественское утро, когда они спускаются по лестнице. И не потому, что ей хотелось порыться в ее собственном чулке – ее ожидания были невелики, – а потому, что она хотела увидеть, как он открывает свой подарок. Конечно, там лежала не дорогущая вещь из «Джона Льюиса»[46], но Бридж казалось, она попала в точку.

– Так, все, можете выходить, – раздался голос Люка на лестничной площадке.

Волнение от предвкушения пробежало по позвоночнику Мэри, когда Бридж открыла их дверь.