глаза, и внутри становится тише и теплее. Непохоже, что лесник хочет нас обидеть или вступил в сговор с Бразинским. Но окончательно я выдохну лишь когда сяду с Ромой в электричку.
Разбудить сына оказывается задачей непростой. Он вредничает и вертиться, не хочет просыпаться. Я его понимаю. Устал малыш, тоже нанервничался, он ведь уже многое понимает, а ещё чувствует моё состояние.
Но всё же мы сползаем со второго этажа уже одетыми через десять минут. Быстро выпиваем приготовленный Петром чай и выходим на улицу. Мороз такой, что глазам больно.
— Ага, под тридцатку валит, — видя наши пританцовывания на крыльце, комментирует Пётр. — А мой джип как раз решил начать выпендриваться. Старый уже, менять пора.
Мы идём по скрипящему снегу к урчащей здоровенной машине. Небо уже заметно посинело, звёзды спрятались. Но всё же ещё достаточно темно.
Мы усаживаемся на заднее сиденье с Ромой, и через пару минут, закрыв ворота, за руль садится Пётр, и мы выдвигаемся.
Его машина и правда натужно рычит, преодолевая заносы. И я даже начинаю беспокоиться, что она заглохнет, и мы тут застрянем. Но потом немного успокаиваюсь, когда выезжаем на достаточно ровную дорогу. Наверное, федеральную, потому что тут явно уже поработала снегоуборочная техника. А значит, и цивилизация ближе. Это радует.
Лесник разгоняет машину, поглядывая на часы. Ромка ютится у меня под боком и, кажется, дремлет. Я же просто смотрю в окно. Даже уже появляются другие машины. Вот одна пролетела навстречу, вторая. Ещё мелькают, и я уже даже на них не обращаю внимания. Поэтому прихожу в шок, когда три черных автомобиля перекрывают впереди дорогу.
Пётр с отборным матом даёт по тормозам и останавливается. Сердце в пятки уходит от страха. Неужели у нас так и не получится вернуться домой из этого кошмара?
Какие-то люди подбегают к машине и буквально выдёргивают Петра наружу, несмотря на его внушительную комплекцию. Кладут лицом на капот и стягивают сзади руки.
Я прижимаю Ромку, который начинает просыпаться, к себе и уже не сдерживаю тихих слёз от страха.
— Папа, — хриплым ото сна голоском говорит сын и показывает пальцем вперёд.
Ещё с одним мужчиной в чёрном и женщиной в длинном пальто и без шапки к машине подходит Ярослав!
Господи!
Внутри всё вспыхивает радостью. Он нашёл нас! Нашёл!
Я судорожно отстёгиваюсь, а он как раз открывает дверь и вытаскивает Ромку. Прижимает его к себе, кружит, целует. Как тогда, когда мы попали в аварию.
А до меня кое-что доходит. Эти люди с Ярославом — полиция. И прямо сейчас они вяжут Петра. Человека, не позволившего нам с Ромкой замёрзнуть ночью в лесу.
Выпрыгиваю через вторую дверь и бросаюсь к полицейским.
— Пожалуйста, не обижайте его! Это лесник, и он нас спас! Как раз вёз на станцию, чтобы на электричке отправить в Москву!
— Да! — вторит мне Ромка, он слез с рук Ярослава и подбежал ко мне. — Дядя Петя добрый! Он нас щами с мясом накормил!
— Ну раз щами с мясом, — подходит к нам и улыбается женщина, которая у них тут, видимо, главная. А ещё, присмотревшись, я в ней вдруг узнаю… секретаршу Ярослава! Ну или у меня уже просто голова кругом от стресса.
Она даёт знак, чтобы Петра отпустили, а тот выпрямляется и недобро поглядывает на полицейских, вздохнув.
Я же поворачиваюсь к Ярославу, у которого на лице написано столько эмоций, сколько я никогда не видела у него, и без предисловий бросаюсь на шею. Крепко-крепко прижимаюсь и только сейчас за последние два дня свободно выдыхаю.
— Любимая моя, — тихо шепчет он слова, которые я бы никогда не подумала, что сорвутся с его губ. — Жива, здорова. Я с ума чуть не сошёл. Чуть не сдох от страха… Жить без вас не смог бы…
Он шепчет мне это в ухо, сжимая до хруста в рёбрах, а я впитываю эти слова в самое сердце, окончательно осознавая и принимая, что безвозвратно полюбила его. Всем сердцем, всей своей душой.
— Я тоже… так страшно было, что не увижу тебя больше, — шепчу в ответ.
— Я вас обратно в Элисту отправлю, потому что со мной рядом с вами что-то случается уже не в первый раз. Не прощу себе… Лучше сам буду, только бы с вами всё хорошо было.
— Размечтался, Нажинский, никуда мы уже не поедем.
Мы приходим в себя только когда Ромка дёргает за пальто. Будто на поверхность выныриваем. И замечаем, что на нас все смотрят. И полицейские, и эта женщина, и даже Пётр.
Я смущённо отлипаю от Нажинского и беру Ромку за руку. Будто погружаюсь в тень Ярослава, предпочитая дальше всё решать ему. И мне это приятно. Пусть он позаботится о нас с сыном, потому что я, оказывается, действительно устала быть сильной и главной. Особенно в эти два дня.
— Спасибо вам, — Ярослав подходит к леснику и протягивает ему руку, а тот крепко пожимает её в ответ. — Я у вас в неоплатном долгу.
Пётр кивает в ответ и улыбается. И улыбка эта делает его чем-то похожим на большого, ещё весьма молодого, деда Мороза.
— Береги свою жену, мужик, она у тебя сильная, несмотря что сама как аленький цветочек. Я таких мало видел.
— Обещаю, — кивает Ярослав.
Они снова пожимают руки, Пётр салютует мне и машет Ромке, а потом садится в свой рычащий недовольно джип и уезжает восвояси.
— Рада, что вы нашлись, София. Мы всем отделом волновались, — кивает, улыбаясь, женщина.
— Спасибо, — киваю ей в ответ. — Простите, вы… может это и нетактично, но так похожи на секретаря Ярослава. Сёстры?
— Это долгая история, — усмехается Нажинский. — Дома расскажу. А теперь поехали уже домой.
— Да, поехали домой, — киваю, впервые действительно ощущая домом его квартиру.
43
— Ты был не обязан, — говорю тихо, понимая, что он ведь действительно мог выбрать не нас и не каждый бы его за это осудил. — «ГеоГорИнвест» — компания, которую ты вырастил такими усилиями после руин, что остались тебе от отца. Это годы работы.
Нажинский обнимает меня сзади. Рома уже час как спит, а мы стоим у окна, вглядываясь с высоты, как пушистый снег кружится и тихо падает вниз. Небо такое же набитое снегом, как и вчера, но оно не кажется тяжёлым, а скорее пушистым и каким-то уютным.
Или это мне в объятиях Ярослава так уютно.
— Ничего нет важнее и дороже вас, София, — отвечает так же тихо. — Я даже не колебался. Оно само так ясно в голове стало,
