человечество до концлагерей еще не проникало. Это существование пугает прежде всего самого человека, так как он начинает жить в состоянии тотального неверия в возможность себя такого и в целом возможность себя. Сравнение себя с животным, которое лежит на поверхности, не объясняет ему его самого хотя бы потому, что животное не способно к саморефлексии. А неверие в возможность себя «на самом деле» требует понимания, и единственное объяснение, которое способно дать хотя бы какое-то понимание, – это наступление смерти, констатация которой на физическом, общепринятом уровне как прекращение физиологических процессов является лишь юридической формальностью, не объясняющей вообще ничего, а придающей картине недостающую завершенность.
Здоровье и болезнь
Особого внимания заслуживает проблема здоровья и болезней узников, которые в условиях лагеря становились, как и многие другие формы бытия, явлением бо́льшим, чем просто здоровье или его утрата. Понятие «здоровье» чрезвычайно сложное и многофакторное, и поэтому в качестве основы этого понятия целесообразно обратить внимание на определение, содержащееся в преамбуле устава Всемирной организации здравоохранения: «Здоровье является состоянием полного физического, душевного и социального благополучия, а не только отсутствием болезней и физических дефектов». К этому определению можно добавить широко распространенный тезис о связанности и взаимозависимости духовного и телесного здоровья.
Здоровье также можно определить как «пребывание человека на своем месте», то есть как репрезентацию порядка. Понятие «своего места» включает в себя социальный статус и социальный адрес, самообъективацию, дающую возможность полной самореализации, – все это в значительной степени обеспечивается состоянием здоровья. Здоровье всегда только свое, им нельзя поделиться и невозможно его заимствовать от другого, оно причина себя самого, самодостаточно и личностно. В этом отношении оно имеет онтологическое, сущностное, парадоксальное сходство со смертью, которая также всегда только своя (подробнее об этом в главе, посвященной смерти в Концентрационном мире), и ее наступление доказывает, что личное может быть аннигилировано только личным.
Соответственно, болезнь – это смещение человека со «своего места», придание ему нового статуса «больного», ограничение его жизнедеятельности, нередко смена социального адреса (увольнение, больница, хоспис). То есть разрушение прежнего, логически и сознательно выстроенного порядка и создание из его «обломков» нового «энтропийного порядка» (назовем его так), который существует в вывернутой логике, не всегда поддающейся расшифровке сознанием. Важно помнить, что этот механизм работает и в обратной последовательности: насильственная смена статусов, вынужденное смещение со «своего места», лишение возможностей самореализации часто приводят человека к разрушению и болезни.
Болезнь является вторжением всеобщего в единичное, общественного в индивидуальное, так как почти всегда является следствием контакта с окружающим миром. В процессе этого вторжения («заражения») всеобщее и индивидуальное взаимно трансформируются, и поэтому не бывает двух одинаковых болезней – каждая болезнь индивидуума уникальна и переносится по-своему, иначе, нежели та же самая болезнь у другого человека, обладая при этом одновременно общими для всех болеющих признаками.
Как здоровье (особенно культивируемое), так и болезнь являются факторами объединения людей в сообщества, то есть они становятся формами коммуникации, при этом последняя – гораздо более сильная форма коммуникации, нежели первое (здоровье обсуждают гораздо реже, нежели болезни). Необходимо указать и на то, что здоровье синонимично свободе, – больной человек не может быть свободен, так как болезнь автоматически создает конфликт между возможностями и желанием.
В Концентрационном мире практически не существовало здоровых людей. Травмирующий переход из одного состояния в другое, из одного мира в другой, прямо противоположный всему тому, что было естественно и привычно, потеря прежнего статуса, тяжелый труд, скученность, насилие, несовместимая с жизнью пища приводили к тому, что узник почти не имел шансов остаться здоровым. А если это удавалось, то в логике абсурдистской реальности лагеря (этой реальности в данной работе посвящен отдельный раздел) здоровье могло послужить причиной гибели быстрее, чем болезнь. Здоровых (хотя бы внешне) отбирали на самые тяжелые работы, а в Освенциме использовали для медицинских экспериментов. Здоровье становилось гарантией того, что страдания продлятся дольше, мучения будут изощреннее, а боль станет ощущаться острее. Поэтому здоровье в Концентрационном мире можно охарактеризовать как перманентный конфликт между бытием и узником в фиксированном, условно стабильном состоянии, как способность узника избегать смертельных болезней или травм или противостоять им.
То есть здоровье – это состояние, позволяющее не умереть прямо сейчас или в ближайшее время, состояние, неизбежно включающее в себя болезни и травмы самого разного характера. В отличие от здоровья за пределами лагеря и характеризующегося указанным выше «пребыванием человека на своем месте», здоровье в Концентрационном мире обеспечивало пребывание только в настоящем времени, так как своего места в лагере не было ни у кого из узников. Обреченные на смерть, то есть находящиеся в режиме ожидания, не имеют необходимости в «своем месте», точно так же, как человек, стоящий в очереди, не может считать ее «своим местом», – место в очереди невозможно и незачем присваивать. Лишение узника здоровья в привычном смысле являлось наглядным следствием тотального лишения свободы даже над своим телом и его состояниями, которые отныне находились во власти лагерной системы, ею определялись и формировались. Соответственно, то, что условно называлось в лагере здоровьем, столь же условно можно было отнести к средствам коммуникации: в координате здоровья субъект и объект коммуникации в Концентрационном мире можно было признать практически несуществующими.
Болезнь (в обобщенном виде) в Концентрационном мире возникала прежде всего от нечеловеческих условий труда и жизни, насилия, травм, низкокачественной пищи. Болезнь была эквивалентом постоянно вытесняемого из сознания страха (в психологии хорошо известен феномен различных расстройств здоровья как реакции на сдерживание, «приручение» страха), а также следствием разрушения привычного образа жизни и деконструкции всех прежних статусов, то есть тотального уничтожения порядка и замены его управляемым абсурдом. В координате приведенной выше схемы болезнь в лагере становилась самым ярким свидетельством проникновения лагеря в узника, подавляющего, парализующего преобладания места над человеком. Именно лагерь придавал физической болезни онтологический статус, недуг приобретал выпуклые очертания, становился отчетливо видимым, что делало человека еще более уязвимым. При этом, в отличие от описанных выше закономерностей, указанное преобладание было столь всеобъемлющим и подавляющим, что болезнь отдельного узника не была уникальна, она переставала иметь отдельные индивидуальные, субъектные признаки, а становилась «просто болезнью», когда не имело значения, чем человек болен, так как он все равно не имел шансов вновь стать здоровым.
В этих условиях болезнь, казалось бы, должна была стать важнейшим средством коммуникации, однако на деле осуществить эту коммуникацию было практически невозможно. Всеобщность недугов, выливающаяся в пространстве лагеря в один большой недуг, тотальное нездоровье лагерного социума отменяли коммуникацию, так как все испытывали пусть различающееся по форме, но одинаково угнетенное состояние, трансляция которого усиливала болезнетворность, приводила к
