не брезгует ее компанией и считает «своей».
Вот почему дни ее в увеселительном заведении проходили более или менее спокойно, а к большему Окити и не стремилась. По крайней мере в этом поселке ее никто не знал и не обвинял в грехах прошлого; более того, она даже справедливо пользовалась уважением со стороны других гейш. И если бы сумела заставить себя забыть о Симоде, ее можно было бы считать относительно счастливой женщиной.
Но как-то раз, в 1872 году, к Окити приехал гость из Симоды, и тогда все резко изменилось. Это был Сайдзё, лучший друг Цурумацу. При одном только виде старого знакомого у Окити тревожно забилось сердце. Она попыталась успокоиться и взять себя в руки, но в душе уже возникло нехорошее предчувствие — он привез весть о беде. Вообще, появление Сайдзё почему-то всегда означало для нее неприятные новости.
Однако она и предположить не могла, что готовился сообщить ей на этот раз незваный гость. В последние месяцы жизнь у Окити в Мисиме текла без особых тревог, вот и не приходило ей в голову, что Цурумацу в Симоде чувствовал себя без нее совсем плохо и с ним могло произойти несчастье. В конце концов ей пришлось признать, что она просто не верила в силу его любви, а потому и не задумывалась над тем, как он там будет существовать без нее, в полном одиночестве. Кроме того, в память с детства запали слова матери, которые та любила повторять. Суть их сводилась к тому, что для мужчины ни одна женщина не может быть исключительной, замену можно подыскать всегда. Окити, искренне веря в справедливость этих слов, решила, что Цурумацу со временем забудет ее и найдет свое счастье с другой женщиной.
Несчастный Цурумацу! Никто на всем белом свете, даже Окити, не верила в чистоту и искренность его чувств. А теперь его не стало…
— Окити, — осторожно начал Сайдзё, — Цурумацу… его больше нет. Он умер несколько дней назад.
Ноги у Окити подкосились, не в силах удержать ее хрупкое тело, и она, прислонившись к стенке, медленно сползла на пол. Казалось, время для нее остановилось; парализующая все вокруг тишина прерывалась только легким шорохом — это она, бедняжка, беспомощно и отчаянно царапала ногтями татами. Потом из горла ее вырвался стон, протяжный и печальный, и от этого нечеловеческого звука у Сайдзё волосы зашевелились на затылке.
— Цурумацу умер?! Нет, Сайдзё, нет! Сейчас же скажи мне, что это неправда! — запричитала несчастная женщина; потом бросилась на Сайдзё и в отчаянии принялась колотить его кулаками в грудь. — Ты ведь сам убедил меня, что все будет у вас в Симоде хорошо, только мне нужно уехать оттуда! Ты обещал, что с Цурумацу все будет в порядке! Как же так… о чем ты говорил, если его уже нет в живых?!
— Я все понимаю, Окити, — уныло ответил Сайдзё, и голова его поникла. — Теперь я осознал, как сильно ошибался! Нельзя передать, как сожалею о том, что говорил тебе тогда!
— Выходит, ты не обманываешь меня? — переспросила Окити, — голос ее стал на удивление холодным, почти равнодушным. — Значит, это правда и Цурумацу действительно мертв.
Сайдзё в отчаянии кивнул и стал рассказывать:
— После того как ты уехала, он словно с ума сошел. Вбил себе в голову, что ты бросила его умышленно, потому что не любила и не захотела разделить с ним ту жизнь, которую он мог тебе предложить. Пытался забыть тебя, возненавидеть, но из этого у него, конечно, ничего не получилось. Вот он и не придумал ничего лучшего, как направить всю ненависть на самого себя. Наказывал свое тело алкоголем, да в таких огромных количествах, что это и свело его в могилу так рано. Поначалу я решил, — ну, это временно, старается забыться. Думал, тоска его минует, потом придет он в себя и станет прежним. А еще через некоторое время найдет себе другую женщину и создаст семью. Но все произошло совсем не так, как я ожидал. Дела у него шли все хуже, и я понял, что он потерял всякий смысл жить дальше. Вот тогда-то я и понял, как был не прав! Решил — разыщу тебя и уговорю вернуться к Цурумацу. Вот только у меня долго не хватало душевных сил признаться ему в том, что я натворил. Каждое утро я убеждал себя в том, что обязательно обо всем расскажу ему, но только завтра. А на следующий день повторялось то же самое. Так шли день за днем, ну а потом было уже слишком поздно что-либо предпринимать и менять. У тебя есть все основания ненавидеть меня, Окити-сан, — неправильно я поступил в отношении тебя и Цурумацу. К тому же еще и оказался трусом — так долго не желал признаться в своей ошибке лучшему другу. У меня была возможность спасти его!
Он остановился и немного помолчал, тяжело дыша, словно не в силах сдерживать эмоции; потом продолжал:
— Теперь всю оставшуюся жизнь я буду просыпаться, испытывая глубочайшее чувство вины перед своим другом, и никогда мне уже не избавиться от своего тяжкого бремени. Ведь я убил Цурумацу, друга и названого брата! И это так же верно, как если бы я пронзил его сердце мечом.
Сайдзё закрыл лицо руками и заплакал. В тот день отважный и самоуверенный молодой человек со сверкающим взором умер в нем навсегда, а его место занял другой — подавленный и вечно угнетенный.
«Вот и еще одна жертва в череде сломанных жизней, которые оставил после себя в Симоде Тоунсенд Харрис» — так подумает с грустью Окити впоследствии.
А сейчас, крепко вцепившись в Сайдзё, она воскликнула:
— Нет! Ты был лучшим другом Цурумацу, а потому я не могу испытывать к тебе ненависти! Моя мать всегда уверяла меня, что наша жизнь управляется судьбой, которую мы не в силах изменить, а стало быть, должны принимать то, что имеем. Но все же ты можешь сделать для меня кое-что: покажи мне то место, где похоронен Цурумацу, чтобы я могла приходить туда всякий раз, как почувствую боль в сердце и пойму, что мне обязательно нужно быть рядом с ним.
Сайдзё молчал: не знал, что ответить Окити. Собирался сказать ей, чтобы не возвращалась в Симоду, там ее снова начнут преследовать печальные воспоминания и призраки прошлого. Но, теперь уже не уверенный в себе так, как раньше, побоялся давать ей очередной совет и сказал только:
— Хорошо, я отвезу тебя туда. Но мне бы не хотелось задерживаться здесь, в
