Поэтому я подпер дверь в курятник чурбаком и сказал бабке, что если хоть одна птица проникнет внутрь, я больше пальцем о палец не ударю. Бабка, истово крестясь, побожилась, что грудью оборонит курятник от захвата. И тут же, демонстрируя боевую подготовку, швырнула в пеструху камнем. Что удивительно, попала. Да у меня половина гарнизона с такого расстояния промазала бы. Нет, не на своем месте бабка, не на своем. Ей бы арбалет в руки, да в битву. Враг был бы повержен.
Глава 28, в которой Марк демонстрирует самообладание
Последней нерешенной проблемой был сон. Если уж я собираюсь провести ночь на насесте, то днем нужно вздремнуть. И я даже знал, где это можно сделать. Есть же дом, куда точно не вломится слуга с криком «Милорд, вас ищет шериф!». И жалобщики туда не припрутся. И очередного карманника никто туда не потащит. Райское, словом, местечко. Ну и Колючка. Колючке ведь нужно общество. Думаю, общество спящего Денфорда ничем не хуже любого другого.
Развернув коня, я двинулся к дому Вилл.
Много раз я сидел на этой кровати. Пришло время полежать!
Колючка набросилась на меня с порога. Завопила дурным голосом и полезла вверх по штанам, разевая от натуги розовый рот. Я подхватил ее под мохнатую задницу и взял на руки. Колючка тут же зарокотала, закогтила мой палец и принялась его сосредоточенно вылизывать, иногда прикусывая игольчато-острыми зубами. Я попытался было освободиться от захвата, но потом смирился и отдал руку врагу на поругание. То есть погрызение. Пускай это будет платой за место для сна. Так будет честно.
На всякий случай я проверил Колючкину миску — саксонка мне никакого доверия не внушала. Но в плошке действительно валялось несколько кусочков мяса, не обветренных и не тухлых. Я поставил миску на пол, и Колючка, тут же спрыгнув с рук, полезла проверять, чем еще ее порадовали.
— Мя? — спросила она у меня, не обнаружив ничего нового.
— Что — мя? Это жри. У тебя еще много.
— Мя! — возразила Колючка и забежала наперед, стратегически отрезая мне путь к отступлению. Маневр был стремительным, и я едва успел замереть, балансируя на одной ноге. Перед глазами пронеслись видения раздавленной Колючки, испачканного сапога и разъяренной Вилл.
— Сдурела?! Ты что творишь?
— Мя-а-а-а! — заверещала мелкая дрянь, выпучив глаза. — Мя-а-а-а!
— Ладно, черт с тобой! Ладно! — Я полез в холодный шкаф, отломил кусок сыра и швырнул его блохастой паршивке. — Вот, жри!
Колючка, ухватив сыр, зарычала и, воровато озираясь, ломанулась под стол. Я воспользовался шансом и дал деру.
На кровати был все тот же бардак. Я сгреб было тряпки в кучу, потом устыдился, сложил их по-человечески и убрал в шкаф. Застелил разворошенную кровать покрывалом, стянул сапоги и плюхнулся на матрас. Подушка пахла Вилл. Запах тела, нежный горький аромат благовоний, слабая нотка пота, на удивление приятная.
Так ведь и не поговорила со мной, паршивка. Ну что за человек? Неужели так тяжело? Просто сказать: «Марк, все хорошо». Пять секунд дела!
Не успел я закрыть глаза, как внизу раздался дробный топоток. Дернулось, натягиваясь, покрывало. Благоухающая сыром Колючка влезла на кровать, забралась мне на грудь, покрутилась и улеглась на шею, как душный меховой воротник. Передвинув легкое горячее тельце, я накрыл дурищу рукой, предупреждая попытки вернуться на исходную позицию.
Все, спать.
Спать.
А если Вилл за день не объявится, вечером сам с ней свяжусь. Нет, ну неужели так сложно найти пять минут? Правда?!
Когда я проснулся, солнечный свет в окнах был уже по-вечернему рыжим. Поздновато, конечно, но могло быть и хуже. Если шериф спросит, где я был, скажу, насчет фуража ездил договариваться. Не станет же он проверять. А я завтра съезжу. Или послезавтра. Все равно дело не горит.
Зевнув, я потер глаза и сел. Волосы на затылке торчали дыбом, шея была мокрой от пота и Колючкиных соплей — или чем она там меня обмазала. Я аккуратно вытерся, причесался пятерней и взял на руки Колючку, которая тут же полезла мне на плечо. Идеальный момент. Пусть Вилл видит, что я с ее дурацкой кошкой вожусь. Каждый божий день как проклятый!
Зажмурившись, я повертел кольцо.
— Вилл. Вилл…
Нужно представить, что Вилл в соседней комнате. Нет, в кухне. Стоит у плиты. Я зову. Она не слышит, и я зову.
Ничерта не получается.
— Вилл…
Ничерта.
— Вилл! — не выдержав, гаркнул со всей дури я, перепугав насмерть Колючку.
Темнота под веками качнулась, пошла мелкой рябью… И я увидел.
Чужая реальность шарахнула меня, как лопатой по голове. Рев и грохот, алые кляксы огня, чьи-то крики… Я видел Вилл — а за ней разрушенное, осыпавшееся грудой кирпича здание. Вокруг метались люди, кто-то орал на земле в луже крови, и его перевязывали, или не перевязывали, или черт знает что. Вилл стояла, задрав лицо к небу и широко раскинув руки, над нею — и над всем этим безумным хаосом — мерцал зеленоватый полупрозрачный купол, по которому стекал жидкий огонь, а снаружи двигались огромные тени. Потом одна из них приблизилась, и сквозь мутную колеблющуюся зелень глянул желтый, лишенный век глаз. Здоровая, как замковые ворота, пасть распахнулась и плюнула огнем. Пленка купола дрогнула, Вилл шагнула назад, уперлась, оскалившись, толкнула что-то невидимое вверх движением. Прозрачный щит трясся, но удерживал реку огня. Орущего раненого забросили наконец на носилки и потащили куда-то за угол, Вилл повернулась и глянула на меня — перепачканная в саже, расхристанная, с грязными, слипшимися в сосульки волосами.
— Сгинь! — рявкнула она, и меня пинком вышибло из чужой битвы. Теперь я снова видел неровно оштукатуренную стену, развороченный шкаф и рассыпанные по полу желуди.
— Черт, — сказал я. — Черт. Черт. Черт.
Просто охота. Это, мать твою, просто охота. Я постою сзади. Вот это называется «сзади»? Вот это, да?! Твою мать! Это сзади? Вот это?! Да это же гребаный, мать его, пиздец! Почему я поверил Вилл? Как меня вообще угораздило поверить женщине?! Только вернись, паршивка мелкая, я тебе собственными руками голову оторв,. Сзади она постоит! Ты у меня только стоять и будешь! Неделю на задницу не сядешь! Только вернись, и я… О боже, мать твою. Господи, твою мать.
Только вернись.
Сидеть было невозможно, и я заметался по комнате, пинками расшвыривая разбросанные по полу вещи.
Я ничего не мог.
