что к праздникам невестка старалась удивить и деда, и сына разносолами. Это были или пирожки домашней выпечки, или самодельные колбаски, консервированные в банках для длительного хранения, или… Моисей Моисеевич размечтался, фантазируя, и не заметил, как начал пританцовывать, слегка насвистывая «семь сорок»[18].
Долетев таким образом до дома, он ещё издали взгрустнул – знакомых следов служебного автомобиля на снегу перед воротами не виднелось. Верный Мурло, ответственный сторож жилища, хмуро встретил его появление и даже отвернулся, не подав признаков обычного почтения. Двух оплошностей не прощал умный пёс никому, и Моисей Моисеевич чуть не поперхнулся – спеша на лекцию, он забыл его покормить. Голодные и суровые глаза глядели на хозяина с укором, Мурло зевнул, что, мол, с тебя взять, старый, и отвернулся.
– Значит, и Илюшка ещё не возвратился? – выставляя псу миску с пищей, спросил старик.
Пёс, всё ещё обижаясь, смолчал, но тёплой руки хозяина было достаточно, чтобы он тут же завилял хвостом и грустным взглядом больших умных глаз подтвердил собственную тоску по Илье.
Накормив собаку и перекусив, Моисей Моисеевич затопил печку и прошёл в библиотеку – любимое место отдыха.
В этой избе, бывшей когда-то деревенской школой, он директорствовал и учительствовал в одном лице после Гражданской войны. Потом колхоз выстроил новую, а эта отошла ему и почти превратилась в деревенскую библиотеку: дед самолично скопил множество книг, начиная от медицинских и философских до познавательной популярной литературы. Несколько комнат, где хранились книги, были самыми тёплыми и уютными уголками.
Устроившись в кресле-качалке и укрывшись пледом, он обрёл покой. Скоро потрёпанный том Елены Блаватской «Разоблачённая Изида» выскользнул из его ослабших рук, тепло убаюкало его, и он безмятежно заснул.
Вернул к жизни призывный лай Мурло, пёс звал хозяина, сообщая о прибывших гостях. К лаю овчарки присоединился шум мощного двигателя.
– Вот и наши пожаловали! – накинув телогрейку, Моисей Моисеевич поспешил к дверям.
У машины, покуривая, поджидал разбитной Игорёк Артемьев, сменивший прежнего водителя Николая. В шубе нараспашку, он степенно приветствовал Моисея Моисеевича, передал извинения Эммы Петровны, не сумевшей опять пожаловать, и быстро перетаскал из багажника в дом гостинцы. Моисея Моисеевича особенно не расстроило сообщение шофёра, он привык к занятости сына и фортелям невестки. Поругав тягомотину на переправе, Игорёк поспешил укатить, а он распаковал коробки, мешочки и ящички, и начал распределять всё по шкафчикам и полочкам на кухне. Внук задерживался дольше обычного, и это тревожило.
Ночь опустилась на землю. Моисей Моисеевич давно уже перебрался на кухню, устроившись у тёплой печки. Печек в доме было две, обе сохранились ещё со школьных времён, но из экономии они с внуком топили одну и возле неё коротали долгие зимние вечера, внук с учебниками и тетрадками, дед, обложившись фолиантами и газетами. До позднего часа засиживались в задушевных беседах. Они понимали друг друга с полуслова, а иногда и без слов, не было между ними тайн и загадок. Пока внук был мал, обитал здесь и щенок. Но Мурло – собака особая, кавказский волкодав, из забавного косолапого щенка он быстро превратился в грозного сторожевого пса и не пожелал греться у печки. Его вольная натура требовала свободы и природы.
Мурло во дворе подал голос, Моисей Моисеевич рванулся к окну – неужели заспал! Темно. Ничего не видно. Он вышел на крыльцо, с укоризной глянул на пса, но сам же и вспомнил – пришла пора спускать собаку с цепи, следовало охранять дом, и пёс ему об этом напомнил.
Подежурив, помёрзнув на крыльце, он возвратился в тепло и всерьёз забеспокоился. Оставаясь в городе, Илья предупреждал, а в этот раз не соизволил. Может, девушку завёл? Дед давно уже раззадоривал внука на сей подвиг, однако без особых надежд. С некоторых пор в жизнь Ильи ворвались новые друзья: следователь прокуратуры, его жена и их приятель циркач Аркадий. Внук даже оставался ночевать у Аркадия в городе, если опаздывал на паром, но и тогда звонил ему, снимал тревогу. В этот раз звонка он не дождался. Следователь Ковшов, со слов Ильи, совсем недавно укатил в Ленинград по служебной командировке. Так что и этот вариант отпадал… При упоминании Ленинграда Моисей Моисеевич совсем поник головой и безнадёжно загрустил. Питер был городом его юношеских надежд. И не только. В Питере он встретил свою единственную и несравненную Софьюшку, влюбился без памяти, как мальчишка, просил руки, венчался и…
Они познакомились в театре, куда Моисея привёл его приятель, студент Горного института, потом Софьюшка увлеклась стихами и водила его по разным клубам и обществам, модным тогда и многочисленным, а впервые они поцеловались и объяснились на спиритическом сеансе у бывшей графини Савдуниной. Он помнит это и сейчас, каждое мгновение, как всё произошло.
Часы пробили полночь. В кромешной тьме за большим овальным столом перед единственной свечкой замерло одиннадцать их в белых одеждах. Мертвенно-бледное лицо медиума было непроницаемо, словно восковая маска. Моисей чуял, как дрожали холодные пальчики Софьюшки на его ладони. Она сидела слева от него, справа едва подавала признаки жизни от ужаса какая-то иссохшая старуха. Её костлявые пальцы вцепились в ладонь Моисея клещами и только не рвали до мяса. Он едва сдерживал крик от боли. Медиум охнул, от него повеяло ветерком – это сказывалось приближение вызываемого духа, и старушка-соседка, испустив страшный вопль, рухнула на пол. Круг распался, в шуме и переполохе Моисей подхватил помертвевшее тело Софьюшки на руки и вынес на воздух, неистовыми поцелуями приводя в чувство… То время в Петербурге выглядело чудесным сном. Жили шумно, весело, с пикниками, фейерверками и домашними концертами. Но на беспечность и бессмысленность на стыке веков уже надвигалась новая религия неверия ни во что святое, переосмысления всего. В бесчисленных философско-этических обществах молодёжь вела беседы и дискуссии с поэтами и писателями, которые будоражили чудом и пугали страхами. Леонид Андреев вещал, что скоро восстанут мёртвые, Николай Гумилёв трубил о переселении душ, Михаил Кузмин разглагольствовал о существовании двух миров в одних реалиях, Георгий Чулков общался с призраками. А Бальмонт… А Белый… А братья Бурлюки…
Софьюшка боготворила Зинаиду Гиппиус и копировала её во всём, начиная с мужских костюмов и демонстративной холодности. Но однажды Гиппиус пропала, поговаривали, что вместе с мужем, известным писателем Мережковским, они сбежали за границу, начались смутные дни, вызывали в ГПУ и их, интересовались. Софьюшка вся испереживалась, а потом как-то ойкнула в его объятиях и осторожно высвободила живот, так они узнали о ребёнке, который сразу перевернул их жизнь. В суровом холодном Питере довериться было некому, и
