Я ее понимала. Кому нужна жалость?
Рубинова жила во лжи. Этот скользкий человек умудрялся перед пасынками нанимать моделей в секретари.
Только Михаил это безобразие прекратил, наняв меня. Я была слишком простой для Бонцева, чтобы он мной заинтересовался. Поэтому Высоковский-младший ничем не рисковал…
Мне стало грустно. Я перевернула страницу и стала рисовать Екатерину, уходившую из больницы. И в этот момент я сразу вспомнила ее фамилию. Ефимова! Она — сестра финдира! Вот почему она там работала!
И ее-то Миша понизил?! Разве так поступают со своими?..
Ясное дело, что она на них зла. Брата посадили в тюрьму, и он там погиб, а с ней обошлись жестоко… Зачем вообще она решила прийти и помочь ребенку? Защищала имя покойного брата?..
Затем я нарисовала Гущина, спрятавшегося за газетой. Глядя на рисунок, я даже улыбнулась. Позитивный он…
И закрыла тетрадь.
Гущин еще печатал. Такой задумчивый и даже немного измученный. Поймав мой взгляд, он сразу оторвался от работы и спросил:
— Чаю?..
***
Я заснула на кухонном диване. Проснулась из-за изумительного запаха свежесваренного кофе.
Я заметила, что меня укрывал теплый шерстяной плед… И подумала, какой же Сережка хороший. Кому-то очень с ним повезёт…
Но открыв глаза, я увидела колдовавшего над плитой Михаила.
— Ты что встал? — спросонья я свалилась с дивана и больно ударилась коленкой.
Миша сразу подошел ко мне, сняв от огня турку, и помог мне подняться:
— Захотелось кофе, — улыбался он. — Чем ты ночью занималась?
— Рисовала… — честно ответила я.
Он внимательно разглядывал меня несколько секунд, а потом спросил:
— Будешь кофе?
Я замерла. Неужели он меня ревнует?..
Подав знак, что я желаю отведать его чудесный напиток, ковыляя, я уселась за стол. В этот момент мне вспомнился Павел. Как он командовал у Маши на кухне и готовил мне яичницу. Они определенно похожи. И в то же время такие разные. Михаил такой улыбчивый и светлый… А Павел хитрый и скользкий… Но при этом его трудно назвать плохим человеком. Скорее несчастным…
Миша поставил передо мной чашку и пододвинул конфетницу, в которой лежали баранки в глазури. Я такие аппетитные колечки увидела впервые и накинулась на них, как голодная собака. Умяв два кольца, я остановилась. Миша улыбался.
Я всматривалась в лицо Михаила, но его зеленые глаза разглядывали меня так сладко, что мне было неудобно так на него пялиться. И я застенчиво уставилась на чашку с кофе. «Глазеет на меня, будто влюблен…», — меня это разозлило, ведь я не хотела надеяться на сказочную, взаимную любовь. Люди его круга не соединяют жизнь с человеком из общей массы.
— Скажи мне, Гущин долго будет жить с нами? — прервал мои мысли голос Высоковского.
— Я его позвала, чтобы он помог мне за тобой ухаживать, — объяснила я.
На лице Михаила появилась та ангельская улыбка, которая меня впечатлила еще с первой встречи.
— А ты жестокий человек… — сказал он.
Я не знала, как понять его слова. Скорее всего, он посмеивался надо мной. И тут я заметила на лице его испарины. Нет, он не влюбленный. Он вялый!
И, подойдя к нему, я потрогала его лоб.
— У тебя опять температура… Где, кстати, Гущин? — вспомнила я.
Он обнял меня за талию и, прижавшись к животу, спросил:
— Ты от него зависима, как человек непригодный для жизни, или влюбилась в него?
— Иди спать! — вырвалась я из его объятий и отошла искать лекарства.
Миша послушно ушел. Я заметила на столе его нетронутый кофе. В голове застряла мысль: «Так для кого он его готовил, если сам не пил?». Но отогнав все ненужные мечты, я взяла в руки рецепт врача. Я долго пыталась понять, что написал доктор. Как только успела покрыть эскулапа тяжелым словцом, на кухне нарисовался Гущин.
— Китайский изучаешь? — поинтересовался он.
— Да лучше б он нарисовал иероглифы… — обрадовалась я появлению друга. — Пожалуйста, скажи, что надо. У Высоковского опять температура…
— А-а! Боишься отравить. Знает черт, в чем поп согрешил…
Я не знаю как, но Гущин сразу понял, какие лекарства нужно дать Михаилу. Порой мне кажется, что его на журфаке обучили читать нечитаемое и распознавать нераспознаваемое. Гущин сам потащил ему легкий завтрак. Выходя из его комнаты, Сергей у закрытой двери жестом послал его… сами знаете куда… и забубнил:
— Масла ему много, специи не те… Нашлась мне тут дамочка из высшего общества…
Сергей так был зол, что не обратил на меня внимания. А я хорошо понимала Михаила. После стряпни Высоковского салаты от Гущина, ну, никак в рот не лезут. Правда, подправить его блюда я не могла, так как не понимала, чего не хватает. Да и уплетала я их все равно, так как сама готовлю еще хуже. А голод не тетка…
Глава 10.7
За обедом Гущин рассказал, куда ездил. Оказывается, Елена еще вчера вечером скончалась. И Сергей ждал заключение патологоанатома.
— Ее убили, — сказал он. — Как я и думал.
Сколько раз я видела серьезный взгляд друга, но до сих пор не могу к этому привыкнуть. В моей голове он так и остался разгильдяем, вечным поверхностным шутником.
Неужели ему жалко Высоковскую? Ту, которая связывалась со всеми мужиками подряд без разбора? Ту, что хотела ограбить брата своего мужа…
— Мне кажется, я знаю, кто Троянский конь… — сказал он свои мысли вслух.
И я поняла, что так серьезно он размышлял о деле, а не о гибели Елены.
— И кто?
Вот у меня в голове было пусто, как в декоративной вазе.
— Позже тебе скажу, — Гущин поднялся со стула и добавил. — Я к Енисееву.
— А я?..
— У тебя есть свой малыш.
— Я серьезно! Ты мне ничего не объяснил!
— Позже, — Гущин ушел в коридор, и я побежала за ним.
— Мы давали друг другу слово! — напомнила я.
— Завтра на похоронах все расскажу… — Гущин меня чмокнул в нос. — Не скучай, любимая. И не лезь к злому мальчику в кроватку. Я вернусь.
Вот, ну, никак он не может быть серьезным! Кого он вычислил? Кто троянский конь?.. Неужели Бонцев?.. Не зря же он был связан с Еленой. Они вдвоем грабили Высоковских…
Мои размышления прервал вздох, раздавшийся сзади. Оказывается, Михаил стоял в дверях комнаты. Вероятно, он слышал нежное прощание Гущина и… наш разговор.
В настоящий момент я не готова была откровенничать и отвечать на его вопросы. Поэтому, подойдя ближе, стала заталкивать его в комнату со словами:
