Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
Вот и сегодня я твердо решила: если мне не откроют, буду звонить папе. На мобильный. Я войду в эту дверь, чего бы это ни…
– Ох, извините!
Жена моего отца до сих пор путается, обращаясь ко мне то на «вы», то на «ты». Мы почти ровесницы. Я даже старше. Поэтому не возражала бы против обращения на «вы». Но отец очень хотел, чтобы мы сдружились. Чтобы между нами возникла близость. Ха-ха! Близость!
Сейчас я полна торжества. Вид у нее жалкий. Круглое лицо похоже на пирог с маком, так много на нем веснушек. Они не рыжие, как у маленьких детей, а созревшие, почти переродившиеся в неистребимые никакой косметикой пигментные пятна. Нос картошкой и толстые губы. Глаза такие светлые, что сквозь них можно читать ее душу. Там черным-черно, все затопила ненависть ко мне. Приперлась!
– Мы с папой договаривались, что я сегодня зайду.
Я убийственно вежлива. Она вынуждена отойти от двери.
– Он дома?
– Да, конечно. Вы же договорились.
Ого! А мадам Минина не так проста! Способность иронизировать – признак ума. Мне следует быть настороже.
Из комнаты слышен детский рев.
– Я сейчас уведу Сашу.
– Зачем же? Мне очень хочется на него посмотреть.
– Нет-нет, он будет вам мешать!
Вам? То есть мне и папе? Сама она, я так понимаю, присоединиться к нам не хочет. Спрячется в спальне, плотно закроет дверь и будет терпеливо ждать, когда же я уйду. А я нарочно стану тянуть время, чтобы доставить ей как можно больше мучений. Ведь она заполучила моего отца, украла его у нас с мамой. До нее была надежда, что он вернется. Так она еще и ребенка родила! Чтоб уж наверняка! И я буду мстить.
Забыла сказать: они снимают квартиру. Это не та квартира, куда съехал мой отец после того, как ушел от Марины Мининой. Та была однокомнатной, а эта двушка. Потому что у них ребенок. Я в курсе, что у Риты…
Как, я разве забыла сказать, что ее зовут Ритой? Маргарита Николаевна Минина. Когда откровенное уродство зовется красиво, оно от этого становится еще большим уродством. Так вот, у Риты есть квартира, однушка. Она ее сдает, чтобы снимать эту. По площади больше и ближе к папиной работе. Я сразу заметила в квартире беспорядок. В прихожей стояли баулы.
– Что это?
– Забыл тебе сказать, Ариша. – Отец отвел глаза. – Мы переезжаем. Да ты проходи, проходи, не стесняйся, – засуетился он.
– Переезжаете? Куда?
Я вошла в большую комнату, где тоже царил кавардак. Я отнесла бы это на счет маленького Саши, если бы не папины слова. Теперь сомнений у меня не осталось: люди переезжают.
– К Рите, – сказал отец, заходя следом. – Да ты садись.
Я огляделась. Куда же тут садиться? Повсюду коробки с вещами, стопки книг, носильные вещи. Для сортировки: что выбросить, а что оставить. Ведь Ритина квартира гораздо меньше.
– А как же твоя работа? Ты же столько времени будешь тратить на дорогу!
– Видишь ли, Ариша, я решил ее поменять.
– То есть тебя уволили?!
– Я сам ушел.
Я не такая дура, чтобы поверить. Отцу скоро стукнет шестьдесят, в таком возрасте не меняют работу, потому что шансы найти другую призрачны.
– И вы решили сократить расходы. Почему ты не сказал, что тебе нужны деньги?
Я все-таки села. Между собранием сочинений Ф. М. Достоевского и Ритиным манто из крашеного кролика. Я бы его выбросила, а не тащила в новую квартиру. Цвет неудачен, фасон давно уже вышел из моды. Но вдруг оно единственное?
Нормальный человек почувствовал бы жалость к несчастной Рите, чье лицо похоже на булку с маком, к зареванному Саше, к усталому шестидесятилетнему мужчине, потерявшему работу. Они оказались в числе тех, кого накрыло. Ну, не повезло. Думали, что жизнь наладилась, а это было затишье перед бурей. Кризис кончился для тех, у кого он и не начинался. Все остальные затравленно мечутся в поисках денег. Этих людей попросту кинули. Придумали для них какой-то кризис, чтобы набить свои карманы. Я должна почувствовать жалость, но в душе ликую. Я НЕ ХОТЕЛА, чтобы у них все было хорошо, у папы и этой усыпанной веснушками Маргариты Николаевны. Я с самого начала желала им зла, хотя и не собиралась сама в нем участвовать. Я просто ждала. Мама вот не дождалась, а мне повезло. И теперь, когда им стало плохо, я ликую. И делайте со мной что хотите.
Я ведь прекрасно знаю, что такое плохой человек. Я каждый день вижу его в зеркале. Когда-то даже часами размышляла на тему: почему так? В каждом человеке есть и хорошее и плохое, и в зависимости от обстоятельств, верх берет то одно, то другое. В жизни у каждого бывают светлые моменты, когда душа омывается слезами раскаяния и рука становится дланью дающего. Так почему во мне всегда берет верх только плохое? В чем причина? Ладно бы я этого не понимала и не пыталась бороться. Но я постоянно думаю сделать как лучше и все время делаю как хуже. Ненавижу себя за это, но делаю. Вот и сейчас мне следовало немедленно предложить папе денег. А я молчала.
Вошла Рита. Все-таки снизошла.
– Чаю хотите?
– Ариша, и в самом деле, может, чайку? – продолжал суетиться отец. Я поняла причину этой нервозности: он ждет от меня денег.
– Да, не откажусь.
Мне хотелось как можно дольше побыть в состоянии эйфории. С одной стороны меня грел Достоевский, с другой – кроличье манто. А изнутри мысль о том, как скверно сейчас Маргарите Николаевне.
– Ты не думай, у нас все хорошо, – сказал отец в спину Рите. – Выкрутимся как-нибудь.
Широкая спина мадам Мининой дрогнула. Лица ее я так и не увидела, она тут же ушла. Но мне показалось, что Маргарита Николаевна еле сдерживается.
– Что же ты собираешься делать? – спросила я у папы, дожидаясь чая.
– Жилье у нас есть, плюс Ритино пособие по уходу за ребенком.
– Но на это не проживешь!
– Выкрутимся как-нибудь, – повторил отец. – Я уже ищу новую работу.
По тону я поняла: он и сам в курсе, что его шансы ничтожны. Разве что устроиться охранником. Куда-нибудь в школу или в супермаркет.
– Погоди, я сейчас. – Он встал. – Рита стряпает замечательное варенье из кабачков, я скажу, чтобы принесла. Ты ведь любишь сладкое.
Терпеть не могу. Но отец об этом забыл. Мне стало обидно. Так обидно, что я совершила еще один мерзкий поступок: решила подслушать, о чем они будут говорить на кухне. Я на цыпочках вышла из комнаты и прокралась к двери, за которой Рита стряпала мне чай. Хотелось знать наверняка, что в него не положат яду. Какое же скверное на вкус слово: стряпать. Когда папа жил с моей матерью, он изъяснялся высоким штилем. Ни одно из сказанных им слов не резало мой слух. Но эта сдобная маковая булка сделала его плебеем. Он утратил внешний лоск, избавился от дорогих привычек, которые придавали ему изящную небрежность джентльмена, стал одеваться дешево и добротно, а мыслить примитивно.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
