Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
ведь в отпуске?
– Да, в отпуске! Конечно, можно встретиться. А где?
«Значит, Верка еще работает…» – грустно подумала Леля. Сама-то она год назад окончательно на пенсию ушла.
Вера преподавала русскую литературу в университете. Вначале она, помнится, долго устроиться не могла. Но потом защитила диссертацию – и смотри-ка, до сих пор работает.
– Можно у меня. А можно в парке посидеть.
– Давай встретимся возле почты и погуляем или в парке, или на Блонье! Я на воздухе мало бываю, хотя и отпуске, надо больше гулять.
Они подошли к почте одновременно. Помахали друг другу рукой издали.
– А ты боялась, что не узнаем друг друга!
– Если б со школьных лет, так и не узнали бы. А мы ж хоть два-три раза в год да пересечемся где-нибудь.
Леля тяжело вздохнула: со школьных лет могли б и не узнать, это правда. А как быстро время пролетело!
На Блонье в этот час было довольно много народа – люди шли с работы.
Они решили просто посидеть в «Русском дворе» – столики были накрыты на открытом воздухе, под деревьями, и народу там было немного, можно поговорить. Взяли блинчики, чай… Когда обменялись новостями об одноклассниках, Леля перевела разговор на семидесятые годы. Вера стала рассказывать, как работала в техническом НИИ, это до аспирантуры еще было, а Леля вовремя вставила:
– Ты мне тогда еще ноты старинные подарила. Кажется, кто-то из научных сотрудников тебе их дал. Помнишь ноты?
Вера вытаращила глаза.
– Нет! – удивилась она. – Это не из сотрудников. Я в том НИИ и не знала никого толком, кроме девчонок из нашего отдела. А ноты помню, конечно. Кстати, ты не узнала, что за ноты?
– Узнала, конечно, хотя не совсем точно еще. Похоже, что это записи хормейстера Тенишевой Николая Бера, конец девятнадцатого века. Он записывал цыганский фольклор, это известно. А ноты показывают, что еще и обрабатывал, то есть и композиторской деятельностью занимался. Но почему они в Смоленске оказались, ведь Бер жил в Починке Ельнинского района и в Талашкине!
– Леля, так ведь в Смоленск их я привезла! Мне ноты отдал двоюродный прадед незадолго до своей смерти. Тогда же, в семидесятые. Только жил он не в Починке и не в Талашкине. Но в том же краю, неподалеку. В Шаталове! Мои предки со стороны мамы происходят из Шаталова. Совершенно простые, неграмотные крестьяне. И почему-то у них на чердаке завалялись эти ноты! Вот загадка! Дед Матвей – так его все родственники звали – отдал их мне, потому что не знал, что с ними делать. И он сам не знал, почему его отец их хранил. Ведь, конечно, мои деревенские родственники от музыки все были далеки. Куда уж им! Неграмотные, читать не умели. Какие ноты! Дед Матвей думал, что в городе мы скорее узнаем, что это за ноты, поэтому мне их передал. А я тебе отдала, потому что ты музыкальную школу окончила и умеешь играть. Я про Бера даже не слышала. Почитаю теперь, сегодня же посмотрю в интернете. Интересно, почему ж у моих предков эти ноты оказались?! И ведь хранили, даже в войну не сгорели они, к счастью. Прадедов дом уцелел в войну.
– А как фамилия этого деда Матвея, что отдал тебе ноты?
– Зябрин! Матвей Зябрин. Он был родным братом моего прадеда, Василия Зябрина, младшим. Прадед раньше умер, еще до моего рождения. Может, он бы и помнил про ноты… Никого уже из старших родственников не осталось, а молодые не знают, конечно.
Глава 30. Разговор на природе
За всеми этими проблемами: вернувшийся беглый крестьянин, поселившаяся в его доме цыганка и, самое главное, новое музыкальное сочинение, которое зрело в нем долго и было наконец вчера записано – Глинка почти забыл об отъезде. Ранее он собирался пятнадцатого августа оставить Починок и отравиться в Варшаву. Там хотел провести осень и часть зимы – варшавский климат подходил ему больше петербургского, да и жизнь в этом городе была недорога.
Однако как раз неделю назад, вскоре после того, как Мицкие вернули в село беглого крестьянина Ваньку Зябрина, в Починке установилась сухая и теплая, очень приятная погода, какая бывает иногда именно в последние недели последнего летнего месяца. И композитор решил задержаться с отъездом. Тем более что и с Ванькой надо было что-то решать. История его была слишком необычна, чтобы оставить композитора равнодушным.
Последний, рассердивший и взбаламутивший его разговор с беглецом Иваном, после которого Глинка написал «Цыганскую фантазию» – так он решил назвать это сочинение, – происходил девятнадцатого августа.
Сочинение это стало разрешением мучивших композитора после разговора с Иваном мыслей. И Ванька, и Мариула не знали тех компромиссов, на которые вынужден идти любой живущий в обществе человек, жили душой, шли туда, куда душа поведет. Композитор задумался. Это под влиянием их истории он выразил в музыке свободную, открытую миру душу или, по крайней мере, мечту о ней. Потому что в реальной жизни она невозможна – так думал Глинка. Человек связан условностями социальной среды, вынужден заботиться о собственном материальном благополучии, о репутации в обществе. Духовные порывы неминуемо разбиваются о стену этих несокрушимых и основополагающих для человека зависимостей. Свобода возможна только в музыке. Глинка тяжело вздохнул.
Что же делать с Ванькой? «Я мог бы дать ему вольную, – размышлял композитор, – но с Мариулой соединиться ему все равно невозможно. Куда они пойдут? Эта любовь обречена, они погибнут в любом случае. Конечно, Демьян, отец Ваньки, если я ему велю, вынужден будет принять и такую невестку, однако жизнь ее будет незавидна. А главное – вряд ли им удастся укрыться от мести отца Мариулы. Цыгане ее просто так ни за что не отпустят, тем более табор стоит рядом с Починком. Она у них будет как бельмо на глазу, пока не выкрадут».
В таких думах он провел часть ночи, заснул поздно. Во время завтрака был хмур, Стунеевы были тоже не слишком веселы – все, кроме Юли. Юная племянница,
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
