все.
— Между прочим, я поддерживаю Федора Кузьмича, — сухо сказал Шмурко. — Надо Андрея Зыкова уволить. Пусть помызгается. А то смотри какой герой: увольнять так увольнять…
— Вот и дома он так же, — заметила Нюська. — Как не по нему, сразу — поеду на Север…
Поднялся Владимир Федорович:
— Я вот что хочу сказать… Пусть участковый комитет не смущает, что Андрей мой брат… В данном случае он прогульщик, вред наносит предприятию. И кроме того, он за эти дни столько напакостил, что ужас.
— Ты меня на поводу не водил, — огрызнулся Андрей, — и не знаешь — пакостил я или не пакостил…
— Ты бы помолчал лучше…
— Ты, братка, такую речь произнес, что на моем месте и глухонемой бы заговорил, — оживился Андрей. Он воинственно расстегнул пиджак. — Если уж на то пошло, я и сказать могу… Сдуру я пью. Как хотите, а с самого что ни на есть сдуру. Ты, Владимушка, видишь как хорошо говоришь? Вред братан предприятию делает? Тебе хорошо рассуждать: ты ведь начальник. А что мне? Думаешь, я дурнее тебя? Думаешь, дурнее Илюшки? А почему наши жизни разнятся?
— Потому что жить добром не хочешь!
— Спасибо, что ты хорошо живешь… С одной бабенкой… с другой… Только все чистенькие… На работу ходишь. Вино не пьешь. А у вас дурного родителя сын…
— Замолчи немедля, разъязви тебя, — подпрыгнул на стуле Федор Кузьмич. — Здесь кто кого судит?
— Вы судите, вы, — не утихал Андрей. — Увольняйте! На вас свет клином не встанет… Только я вам все честно говорю.
— Мы тебя увольнять не собираемся, — успокоил его Трифонов. — Незачем заразу по Союзу пускать… Так что истерику не заводи… А прямо скажи: будешь работать или не будешь? Не будешь — отправим по первому разряду канавы чистить, пока не образумишься.
— Конечно, я буду работать. Куда мне деваться? — сразу согласился Андрей.
И тут снова поднялся Федор Кузьмич:
— Я тут вот что сейчас придумал, товарищи… Андрей говорит, что будет работать… Какая с него работа? Не бей лежачего… Я вот что предлагаю… Конечно, в данном случае беру на себя ответственность… Работник Андрей неважный… Так я, старый горняк, иду на проходку и побью своего сына по всем статьям, докажу, какой он работник. А потом вам о ценности Андрея судить.
Присутствующие стихли, слушая Федора Кузьмича, Только Андрей не растерялся, махнул на отчима рукой:
— Садись, батя… я поговорю с мужиками — никто ничего не слышал… Мало ли что старый болтнул…
— Не смей так говорить! — оборвал его Федор Кузьмич. Загрубев глазами, Зыков снова вышел к столу начальника и погрозил Андрею снятой фуражкой. — Ты не балаболь без ума… Мы с тобой чикаться не будем. Ты прямо заявление мое принимай. Перед всем миром говорю: если к празднику Первомая тебя обгоню, станешь передо мной на колени, разъязви тебя, сыночек…
Андрей на мгновение смутился, выдавил смешок, но тоже почерствел лицом и придвинулся вперед.
— А если я обгоню?
— Ставь условие!
— Ну, батя, не сердись — сам натравил. — Андрей поегозился на месте. — Пусть я виноватый сегодня… Прошу меня простить. Раз отец так затравил… Простите меня, товарищи. Завязал пить. Побьюсь с отцом. Значит так. Я обгоню, батя, повезешь ты меня на телеге от шахты до дому… Поладили?
— Ах ты, разъязви тебя, — уронил руки Федор Кузьмич. Во всем прошел участковый комитет по его задумке, а тут смотри какую беду Андрей придумал — телегу. Ну, не будь плох, Федор Кузьмич, ты давно помериться с сыном мечтал. Телега так телега. — Думаешь запугать отца! Согласный… Только уж тогда так: я обгоню, ты меня повезешь на телеге…
Андрей, соглашаясь, махнул рукой:
— Ну, держись, батя…
На том и порешили. Только в протоколе участкового комитета записали для пущей важности и для отписки, что почетный шахтер Федор Кузьмич Зыков взял на поруки своего сына и вызвался научить его настоящей шахтерской работе.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Снова наступили в зыковской семье мирные дни. Правда, это были не те мирные дни, что раньше. Например, для Дарьи Ивановны.
В былое время весной на первое солнце высеивала она помидорную рассаду и ждала с нетерпением, когда затянет корытце зеленая поросль, а выждав, хвастала Федору Кузьмичу:
— Нонче хорошие помидоры будут, лучше, чем у Расстатурихи.
Федор Кузьмич поднимал шторы, обегал глазами корытце на подоконнике и отвечал с нарочитой пасмурью:
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…
— И прыгать неча, — настаивала Дарья Ивановна, — что я, не вижу? Вон какие шикенькие проклюнулись.
Вечерами подолгу она рядилась с Нюськой, что где посадить, и уж видела зеленый богатый огород, заплот, густо затянутый плющом, тенистую чилигу, а ложась спать, надоедала Федору Кузьмичу, чтобы одно сделал, другое, водопровод наладил к лету, а то не ближний свет воду из колонки таскать. И вдруг спохватилась:
— Отец, лопаты заготовь, наточи. А то у тебя вечно: как на охоту, так собак кормить…
С весной одолевал Дарью Ивановну рабочий зуд. Она вымачивала для пробы огуречные семена, перебирала в погребе картофель, сама строила парник, носила от соседей назем и каждый вечер за ужином говорила Нюське:
— Завтрашний день, если погода удастся, рамы выставлять будем.
— Девок простудишь, — остерегал Андрей.
— Ничего с твоими девками не будет… Я всю зиму по снегу бегаю — приучай, чтобы в бабку были: никакая холера не случится…
Нынешней весной хлопотать стало не о чем: все равно уезжать, а шахтоуправление на Отводах всякие посадки запретило, и Дарья Ивановна мучилась от безделья. Сварив еду, уходила к Марье Антоновне. Бабенки усаживались на теплое крыльцо и рассуждали.
— Избенку бы где купить, — говорила Дарья Ивановна, — не хочется в каменные хоромы…
— Всегда вы, мама, поперек судите, — возражала сноха. — Это чем же каменная квартира вам не нравится?
— Скукотища… Ни огорода, ни двора…
— Неправильно вы рассуждаете, мама. Вы привыкли — абы как. Лишь бы в земле ковыряться. А в каменном доме чище, всякий порядок соблюдается. Мы недавно книжку читали с Ильей, там вообще сказано, чтобы большие дома строились. Чтобы с одной шахты, например, в одном большом доме жили. Как раньше… Вы же помните? Раньше улицы были Кожевенная, Купеческая… Все одного звания в одном месте.
— Ух, ты какие года взяла… От тех годов и след простыл.
— Я к примеру сказала.
В другой раз они судачили заодно.
— Всем мужики — люди ничего, — говорила Марья Антоновна, — но бестолочи…
— А думаешь нет? — Дарья Ивановна громко и протяжно ойкала. — Я как на своего посмотрю — с ума сходит…
— А Илюшка-то без меня? Шагу ступить не может. На прошлой неделе приходит старуха Опенкина и говорит: «Пошто не дозволяют
