по себе не сглаживает народностей, но содействует их укреплению» («Мысль и язык»).
Наоборот, формулы космополитизма звучат безнадежной схоластикой. Это отвлеченные догмы, бледные призраки. В них нет реального содержания и пафос их чисто риторический. В данных нам формах их формах психологического развития космополит все еще остается существом «метафизическим».
Не было и нет еще людей вне определенной народности. Человек, если он не анекдотическое исключение, не может не иметь любви к своей стране, своему языку, своей народной культуре. Никогда – за исключением редчайших случаев – «чужое» ему не может быть так доступно, как «свое». Вспомним Герцена, Печерина… и сколько других…
Космополитизм может уживаться разве только с абсолютным индивидуализмом, так как последний в своем безграничном эгоизме, отвергающем свободу и равенство, разумеется, сам свободнее от каких-либо обязательств и какой-либо ответственности в обширном универсуме, чем в относительно узких рамках определенной общественности или народности.
В этом смысле наиболее последовательным и неуязвимым космополитом является бездушный капитал, который в погоне за большей прибылью не разбирает стран и ту назовет своим отечеством, которая обеспечит ему наивысший процент.
Такими космополитами кишела замечательная историческая эпоха – эпоха перехода к новому времени. «Он не был ни немцем, ни швейцарцем, ни фламандцем, ни французом, ни испанцем, – пишет Ж. Орсье про знаменитого авантюриста XVI века Агриппу Неттесгеймского. – Он был всем сразу, судя по стороне, откуда дул ветер удачи». Эти люди ехали туда, где им хорошо платили за их талант, и там устраивали они свое отечество. Но этот торгашеский индивидуализм давно исчез, и даже современные капитаны индустрии, помимо капиталистической «гордости», имеют в своем человеческом балансе немного и «любви к отечеству».
И если мы склонны утверждать анархизм как реалистическое миросозерцание, как любовь к живой личности, а не к мистическому месиву по трафаретной рецептуре, мы должны будем согласиться со старым мыслителем Гердером, предпочитавшим энергичного, полного жизни и любви к своему племени дикаря – «цивилизованной тени», увлекаемой восторгом перед «призраком рода человеческого».
Да, анархизм есть философия жизни, культ всего реального, индивидуального, своеобразного в ней и потому «национализм», как живое, здоровое чувство любви к своей родине, не может не быть одним из элементов его всеобъемлющего миросозерцания.
«Пожалей меня, брат мой! – говорит один из героев Барбье. – Мое горе смертельно, ибо отечество перестало быть для меня прекрасным!»
Глава IX. Анархизм как общественный идеал (Анархо-гуманизм)
Анархизм – миросозерцание динамическое. Анархизм верит в непрерывность мирового развития, в неостанавливающийся рост человеческой природы и ее возможностей.
И вера эта – плод не отвлеченных рассуждений, не романтической горячности, а результат непосредственных наблюдений над всем, что нас окружает. Разве мы, люди XX столетия, не чувствуем в себе пробуждения новых чувств, не роем пропастей между нами и нашим прошлым, не сознаем, что каждым шагом нашим мы делаем все более необъятными богатства мира, открываем в себе неиссякаемую готовность к новым опытам и тем отодвигаем грани конечного?
Наши потребности чудесно растут, человек становится полем для всевозможных открытий, он поистине неисчерпаем. Физиологические пределы жизни становятся тесны. Прав был Гёте, что земной жизни недовольно, чтобы достигнуть совершенства.
И анархический идеал вытекает из этого убеждения неисчерпаемости человеческих способностей. Потому анархический идеал не знает конечных форм, не может дать точного описания и определения типа общественности, который бы являлся точным его выражением.
Анархизм – неограниченное движение к общественным формам, не знающим насилия, в которых нет иных препон к последовательным, расширяющимся творческим исканиям, как в ясном сознании ненарушимости прав другого на творческое самоутверждение.
И никакая определенная общественная форма не может дать последнего удовлетворения, за которым нечего желать. Мыслить так – значило бы подчинить человеческий дух безусловному, т. е. смерти.
Полная гармонической прелести библейская картина нас не смущает: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и молодой лев и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть сено. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла, вреда на всей святой горе моей, ибо земля будет наполнена познанием Ягве, как воды наполняют море» (Пророк Исайя. II, 1–9).
Но эта идиллия поддерживается могущественным стражем Ягве. И для Исайи Ягве – и страж, и неограниченный владыка. И мир, полный гармонических чудес, живет, пока угоден Ягве.
Это не идеал анархизма!
Разве не высшее счастье, доступное нам, жажда вечности, жажда нового, неизвестного, все высшего, все совершеннейшего? Разве не источник счастья – трепет беспокойства, который говорит в нас в наши лучшие минуты, минуты творческого экстаза, далеко уносящие нас за грани относительного! Каким бы малоценным был мир в наших глазах, если бы мы знали наперед, что он имеет определенный конец, а что наша жизнь есть только подготовка к этому концу с его окаменевшими совершенствами. Что могло бы воспитать в нас подобное знание – кроме презрения к собственным судьбам или сытого фатализма?
Нет! Вечная борьба, призыв к будущим творцам, бескрайность будущего, вот маяки анархиста! И пусть всегда будут и новая земля, и новое небо и новая тварь!
* * *
Обратимся к непосредственному исследованию содержания анархического идеала.
Анархизм строится на принципе личности. Эта личность – не рационалистический призрак, но одетый в плоть и кровь, живой, конкретный деятель во всем своеобразии качеств его и устремлений.
Среди разнородных социальных образований, загромождающих наш мир, только он является подлинной реальностью; все образования обязаны ему своим происхождением. Он – творец. Все, что мы называем социальным творчеством, только через него возникает и реализуется в мире. Как хорошо сказал один из величайших артистов современности Эдуард Мане, самые «вещи прекрасны, потому что они живые, потому что они человечны…»
И потому первое положительное требование анархического идеала заключается в создании условий, обеспечивающих возможность сохранения и непрерывного, безграничного развития индивидуальности.
Эти условия должны прежде всего заключаться в ее свободе. Свобода – основной инстинкт личности; только в свободе может быть выявлено ее своеобразие, только в свободе она находит самое себя.
Но рядом с этим инстинктом в человеке говорит другой основной инстинкт – инстинкт общительности, инстинкт человечности. Не к уединению и отобщению от всех других влечет человека живущий в нем дух свободы, но к сближению и слиянию в целях совместных творческих достижений.
Свободное самосознание утверждает свободу и для других. И анархическое общение есть союз равноправных, равно свободных личностей. Ограничение прав одного есть ограничение права личности вообще и, следовательно, ограничение прав всех. Моя свобода становится немыслимой вне свободы всякого другого.
Так анархизм утверждает себя в свободе, равенстве и солидарности.
И чем шире тот общественный круг, которому
