мама и что он, конечно, снимет его.
Я говорила, конечно, весьма экспрессивно, как и подобает при данных обстоятельствах, все называя своими именами. По прошествии нескольких часов я позвонила ему опять, и он сказал, что снял портрет, но тут же оговорился, что идет снимать, на что я опять наговорила ему любезностей, и он мне сказал, что портрета не снимет. Я сказала, что приеду сейчас и сниму свою работу. Я приготовила бумагу, чтобы завернуть ее (работу), но решила позвонить кому-то, что я еду туда. И позвонила Леонову[431], который тоже участвовал в выставке. Леонов сказал, что, конечно, это ужасно и что он позвонит Игорю и поговорит с ним, и мне сказал, что если он не снимет портрета, то он – Леонов – снимет свою работу. [Илл. 177] Так он сказал мне. Игорю же он сказал так: «Я думаю, что лучше снять портрет, чем лишаться работы хорошего художника»! Вот так! Потом я ездила туда, портрета не было, пришлось ехать дважды, т. к. было закрыто в первый раз. Потом я встретила Шелковского после его приезда из Америки, он как ни в чем не бывало, как будто ничего и не было. Конечно, я понимаю, если хочешь хорошо жить, хотя бы как он, то умей крутиться, чего я никогда не умела и не буду уметь никогда. Вот я и пропадаю в своих долгах <…> Мне бы очень хотелось к вам приехать, но денег нет и нет надежды. У меня опять проблемы с квартирой <…> Сейчас только за один год повысили квартиру на 500 F [франков]. Куда деваться? И за прошлую квартиру за ремонт я должна 6000 F [франков], куда бежать? Да некуда! Какая свобода? Где она? Но надо уповать на Господа, и как-то все образуется… Завалишин прислал мне за проданную работу какие-то квитанции почтовые, по которым нигде не могу получить деньги, и я ему написала уже три письма, и он не получил их. Обложили меня со всех сторон, нагло и в открытую, те, которые выставляют свои голые отвратные задницы с надписями[432]. Если нет ничего высокого и светлого, то, конечно, первое – это задница.
Илл. 175. Слева направо: Александр Леонов, Анна Давид, Валентин Воробьев. Париж, 1978.
Архив М.М.-Т. и В.А.-Т.
Лето 1981 года. Трапп, Франция – Нью-Йорк
Дорогая Риточка!
Спасибо за письмо. И хорошо, что взяла графику у Завалишина, я должна ему написать обязательно. У меня вполне сносно все, если не считать грустных дней после получения писем из Москвы. Недавно получила от Володи Немухина очень сумбурное письмо, а также от Андрея и Нюши <…> А в остальном все неплохо. Я работаю все время, но не очень быстро все идет. Закончу на днях триптих и большое полотно и сделаю слайды, которые вышлю в июле, т. к. у меня большая пленка, а я хочу сделать слайды на день рождения Ануки, на который, я надеюсь, мне удастся поехать. У них все вроде бы неплохо. Одну карточку я посылаю вам, что мне прислал Игорь. Я планирую в конце августа приехать в USA, возможно, с Таней Паншиной. Она часто у меня бывает, мы очень подружились. Мне прислал Бо[у]лт письмо с просьбой что-то написать, 2-е письмо, т. к. Дина Vierny [Верни] против, чтобы текст брали из каталога. А писать для них новый текст мне просто не хватает времени и сосредоточения, но, м. б., я напишу. Если ты знаешь что-то подробно об этом, то напиши мне <…> Также и журнал «А-Я» с бесконечными анекдотами Кабакова[433] и пр[очее], я говорила
Шелковскому о Немухине как о великом художнике, единственном и неповторимом, но он и слушать не хочет. Он мне просто сказал, повторяю его слова: «Заткнись, Лида!» Это было сказано при Тане Паншиной, а потом он стал выкручиваться и говорить: «Лида, вы ведь умная» и пр[очее], но все ясно: все продались, т. к. хотят хорошо жить. Пока хватит об этом <…> Что касается аукциона, что хочет Завалишин, так это просто смешно. Я заранее знаю, что это невозможно, т. к. только идет время, а он очень странный человек, чего не скажешь в глаза, как будто у меня есть время ждать, уже 2 года, и продано только 2 работы, всего 200 doll [долларов], не смешно ли? Что за детская забава? Инфантильность на грани фантастики <…> Я напишу ему что-то <…>
Целую вас крепко.
Ваша Лида.
02.12.1981. Париж – Нью-Йорк
Дорогая Риточка!
Все спешка и неуспевание во всем. Время летит так быстро, неуловимо. Письмо твое, посланное на Trappes [Трапп], я получила недавно, т. к. уже два месяца живу в Париже у знакомых, которые уехали в Марокко. Могу жить до конца июня. Есть туалет, вода, стиральная машина, холодильник, но негде мыться и нет отопления. Приходится топить печку углем, который стоит безумных денег. Имею огромный долг за старую квартиру, потому что были люди, которые хотели въехать в мою квартиру, но потом отказались, а по правилам я должна предупредить за три месяца. В общем, вышла лажа полная, и я должна платить очень большую сумму. Может быть, выйдет что-то с графикой, хотя я не надеюсь. Если б я надеялась, то давно бы уже не существовала на свете. Это не упрек. Так, к слову пришлось. Вот все это время как в тисках. В бесконечных беспокойствах. Сама понимаешь, как я отнеслась к известию о вашем истреблении[434]. Бог спас! Не оставил в милости своей. Вот куда мы заехали. Что же тогда вообще искусство в нашем жизненном пространстве? А то, что ловкачи и прохиндеи всегда делали деньги, и немалые, и спекулируют Майолем, Сезанном, Гогеном, Ван Гогом, Роденом и др[угими], а эти «никчемные людишки» – Божьи отголоски на земле, прозябали и погибали во множестве. Я помню, у Володи был рисунок пером, который назывался: «Небо ищет убитую птицу»! И у Есенина:
Птицы, милые в синюю дрожь передайте, что я отскандалил <…>
Художник как окончание Божеского нерва, и миссия его – вносить порядок и стройность, открывать людям свет, нести свет, взывать к милосердию, короче, художник – некий мотор вселенной, направляющий человечество. Но миссия художника оскудела, обнищала, пошла по другому пути, т. е. паразиты наросли на Божеских нервах, притворяясь творцами, и Бог Всемогущий еще имеет возможность терпеть и не стряхивает этих вшей, развращающих мир и толкающих его в бездну. С[ергей] Есенин в
