неё и попросил: - Забрал бы ты её. А то этот холст по ночам спать не дает, во сне приходит.
- Нормально, Макарыч, - ответил Николай, - тебе нужна домашняя обстановка. Пусть висит. Да и осталось-то всего один день. Завтра я заберу тебя. Будешь дома целыми днями телевизор смотреть, да в потолок поплевывать. Какие у тебя заботы? Даже завидно. Эх, хорошо, наверное, вот так прожить всю жизнь, как ты... - Николай посмотрел на Тюрина и вдруг расхохотался. - Да ведь со скуки можно подохнуть. А? И денег мало платят. Он протянул руку к стене, нажал на кнопку и спросил: - Сколько ты получаешь-то?
- Сто двадцать, - впервые застеснявшись своей зарплаты, проговорил Тюрин.
- Чистыми? - спросил Николай.
- Нет, чистыми сто два, Коля. Подоходный, бездетность, профсоюз...
- Грязными, значит, - Николай посмотрел на часы, в это время в дверь постучали и в палату вошла строгая дородная сестра. При виде Николая выражение лица у неё изменилось. Она вежливо, с кокетливой улыбкой поздоровалась, а затем спросила:
- Вам что-нибудь надо?
- Кофе, лапуль. Две чашечки кофе, - ответил Николай. - Ты как, Макарыч?
- У меня же сердце, Коля, - обиделся Тюрин.
- Тогда одну, - сказал Николай медсестре. - Покрепче и ложечку сахара. а ты, Макарыч, будешь что-нибудь? Что там у вас есть? - обратился он к медсестре.
- Кефир, - ответила та, но Тюрин быстро проговорил:
- Да не надо мне ничего. Мне лучше что-нибудь от сердца. Разболелось как...
Николай не дал ему договорить.
- Кофе и сердечное, - сказал он.
Едва за сестрой закрылась дверь, Николай открыл тумбочку, по-хозяйски порылся в ней и достал принесенный им же коньяк.
- Так ты его даже не раскупоривал? - удивился он. - Ты что, Макарыч, не пьешь совсем?
- Я же болею, Коля, - ответил Тюрин. - Да я и раньше никогда не увлекался. Не привык. Отец у меня сильно закладывал. Может, поэтому.
- Отец - это хорошо, - рассеянно сказал Николай. - Значит гены есть.
Что такое гены, знаешь небось?
- Знаю, - ответил Тюрин. Он хотел было объяснить, что гены здесь ни при чем, что не пил он потому, что не было у него такой потребности, но Николай не дал ему договорить. Он наклонился к Тюрину и, серьезно, глядя ему прямо в глаза, тихо спросил:
- А что ты тогда видел, Макарыч? В тот день, когда зашел ко мне за трешкой? - Этот страшный вопрос прозвучал настолько неожиданно и не к месту, что Тюрин конвульсивно глотнул воздуха, захлопнул рот и вытаращился на Николая так, словно тот приставил ему ко лбу ствол пистолета. - Говори, не бойся, - наблюдая за метаморфозами тюринского лица, сказал Николай.
- Я ничего не видел, - наконец выдавил из себя Тюрин. - Я денег спросить... до получки, а тут дверь открыта. - Тюрин замолчал, а Николай громко и каким-то противным начальственным тоном потребовал:
- Ну, давай, рожай. Дверь открыта... Дальше что?
- Ну что же ты, Коля, дверь не закрываешь? - умоляюще проговорил Тюрин. - Это хорошо, что я зашел, а если бы не я, если бы кто-нибудь другой?
Эта фраза необыкновенно понравилась Тюрину. Он вдруг снова ощутил себя "своим", совершенно "своим". Другом, родственником, соучастником, ангелом-хранителем Николая. Он почувствовал, что накрепко связан с этим дьявольским и могущественным человеком, и что связывающие их нити уже ничем не оборвать. Может быть, впервые в жизни Тюрина посетило творческое вдохновение, и он мысленно увиделсебя кроликом под брюхом у льва. Над ним жаркой бездонной дырой зияла пасть, способная проглотить его целиком. По обеим сторонам вверх уходили две колоссальные мускулистые лапы, каждая из которых играючи могла превратить его в лепешку. И хотя лев был ужасен и непостижим для Тюрина, это все же был "свой" лев.
Впервые в жизни Тюрин ощутил удовольствие от страха. Он щекотал его усохшее самолюбие, кружил голову, словно вино. Тюрин почувствовал себя шерстинкой, когтем, клыком исполинского животного. Ему вдруг захотелось, чтоб кто-нибудь узнал об этом, увидел, как он запросто разговаривает с кровожадным зверем, пусть и не гладит по гриве, а всего лишь украдкой трогает пальцем кончик его хвоста, по-свойски жмется к нему, слизывает кровавые брызги с его усов. Тюрину и впрямь захотелось сообщить Николаю что-нибудь эдакое, интимно-секретное, доказать свою бесконечную преданность и любовь, рассыпаться в благодарности за то, что он живой, а не лежит в ванне с перерезанным горлом, за то, что допущен к страшной тайне, за то, что Николай, этот невообразимый человек рискнул, дал подержать ему свою жизнь, пожонглировать ею в свое отсутствие. Это почти невыносимое по остроте чувство на какое-то время захлестнуло Тюрина, из глаз его потекли слезы и, едва справившись с собой, он торжественно выдохнул из себя:
- Коля, тебе нечего бояться! Я все видел, но тебе нечего бояться! - А дальше Тюрина понесло в философию. Объявив, что жизнь - штука сложная, он принялся оправдывать Николая в его же собственных глазах. Николай слушал рассеянно и недолго. Видимо, все, что ему хотелось узнать, он выяснил, и после того, как Тюрин назвал увиденное в квартире - трагической ошибкой, Николай резко оборвал его. Он вдруг засмеялся, хлопнул Тюрина по животу, да так сильно, что тот захлебнулся на полуслове.
- Ну ты даешь! Молодец! - с удовольствием похвалил он. - Тебе,
Макарыч, с трибуны надо выступать. Я люблю разговорчивых.
В это время с палату вошла медсестра с чашкой горячего кофе на общепитовском подносе. Довольная своей расторопностью, она понюхала воздух над чашкой, похвалила кофе и подошла к кровати. Но Николай быстро поднялся и начал прощаться.
- Спешу-спешу-спешу, - заторопился он. - Кофе вот Макарыч выпьет, с коньячком. А у меня дел полно.
- Ну-у, - огорчилась медсестра, - а я-то старалась.
- Это хорошо, что старалась, - похвалил Николай и посмотрел на Тюрина, а тот, дождавшись этого взгляда, расплылся в широкой улыбке, сцепил пальцы в замок и помахал двуручным кулаком над головой.
- Все будет нормально, Коля, - пообещал он.
- Смотри, не балуй, - шутливо погрозил пальцем Николай. - Завтра домой.
