сребристого вихря вышла та, которую он хорошо знал, и кошкой легла к нему в постель.
– Мурр, милый, – сказала она.
– Я хочу снова, – сказал он. – Хочу тебя…
– Как мне понятны твои чувства, – она потянулась к нему, – бери же меня… – Она уже целовала его, оплетая руками и стискивая коленями. – Бери мою энергию – она безгранична, сколько хочешь. Бери мою огненную душу – это пламя горит тысячи лет!..
Пока что он писал только ее. Его работы становились все виртуознее. Владислав и сам не успел заметить, как вырос – вырос как художник. Будто он прошел уже три академии. Но даже окончив десять академий, без наития творца, того, что люди именуют «искрой Божьей», ты мало что сможешь создать толкового и уникального. В лучшем случае станешь отменным ремесленником. Но в нем эта искра была. При каких обстоятельствах она влетела в его сердце и там мгновенно вспыхнуло пламя, он толком не разбирался, да и зачем? Главное – огонь пылал в своем очаге. И приносил свои чудесные плоды.
Как-то утром, нагим после душа, он вошел в мастерскую, вдруг увидел свои работы будто со стороны – и у него дух перехватило. Он словно попал в галерею, где все картины принадлежали кисти неизвестного гения. И на всех была она – лежала обнаженной, стояла, сидела в шубке, перебросив ногу на ногу, смотрела на него с дивана или задрапированного подиума, который им привезли из столярной мастерской. На нем она лежала, изогнувшись, подобно отдыхающей змее. А на других полотнах была иной – восточной красавицей из египетской пустыни, эбеновой гетерой из Коринфа, рыжеволосой венецианской герцогиней. Она сполна напитала его – и теперь стоило двигаться дальше.
Лилит бесшумно подошла сзади и обняла его со спины.
– Ну, что скажешь, мой гений?
Она словно читала его мысли!
– Мне нравится, – честно признался он.
– Мне тоже. Пора познакомить мир с твоими работами. Отправь несколько фотографий по адресам, которые я приготовила для тебя. Отошли как аноним – и поглядим, что будет.
– Мне самому как-то неловко.
– Напрасно, учись быть смелым. Скоро тебе придется научиться представлять себя. Это тоже станет твоей работой.
– Ты права – к черту скромность, – очень по-взрослому ответил Владислав.
Он отослал фото полусотни работ, по его мнению, самых удачных, в десять галерей страны. В том числе и в три самые крупные галереи своего города. Вскоре отовсюду пришли ответы.
«Кто этот художник? Где он доселе прятался? Как с ним связаться? И кто его модель? Это ведь не женщина – богиня! – читая эти строки, честолюбец Владислав улыбался. – Как они умудрялись так долго оставаться в тени оба? Если вы их продюсер, господин аноним, мы готовы работать с вами!»
По совету Лилит он отписал всем адресатам, что скоро свяжется с ними.
– Я хорошо подготовила тебя, – сказала она ему. – И ты созрел, чтобы сменить натуру. Но ты и сам понял это. Пора открывать для тебя новые двери.
– Куда?
– В мир прошлого – этих дверей тысячи, но я покажу тебе главные. Нет ничего лучше, чем вспомнить все то, что уже прошло через твое сердце и разум. И сделать это прошлое – настоящим. Воплотить его.
Она усадила его обнаженным на постели, сама села сзади, прижалась к нему горячим телом, обхватила ногами и руками в крепкий замок. И стала говорить, огненно шептать, почти что петь. Это был гипноз, конечно, но ничего более удивительного он еще прежде не испытывал. Он нырнул в те волны, в которые мало кому дано попасть. Слабый духом из такого океана мог бы и не выплыть. Но он и рожден был сильным, непреклонным гордецом, а она превратила его в истинного героя.
День за днем Лилит помогала ему вспомнить все его ступени, по которым он поднимался, каждую из жизней. Молодой человек взрослел от полученных знаний, менялся на глазах. Иногда не узнавал себя в зеркале – он окреп и возмужал даже физически. Из утонченного юноши превращался в харизматичного красавца.
И все время, когда не поглощал знания, Владислав рисовал. Он работал день и ночь, почти без сна – тот оказался ему просто не нужен. Как он был не нужен Лилит. Ее энергия, которой она щедро делилась с ним, безжалостно испепеляла усталость и утомленность, которые так неотступно преследуют обычных людей, переполняла его животворящей силой. А новые успехи толкали его к достижению очередных вершин. Владислав вспоминал себя в разные времена, заново проживал те жизни – и это подталкивало его к работе. Одной темой стала история Египта и древняя библейская история о десяти казнях египетских; другая пришла из античности, где украшали мир строгие Афины и роскошный развращенный Коринф; третья – из раннего Ренессанса, там на полях битв погибали тысячи солдат, венецианцев и турок. А еще он писал черные каналы Венеции полутысячелетней давности. Он плавал по ним когда-то, закутавшись в черный плащ, искал ту, которую встретил так поздно…
Иногда Лилит оставляла его одного и уезжала по делам, а потом возвращалась с новостями – она находила агентов и меценатов, которые готовы были предоставить молодому гению залы для вернисажей. В их городе им с великой радостью предоставили одновременно две частные и одну муниципальную галереи.
К ним приехал знаменитый искусствовед из Москвы и, ошарашенный увиденным, то и дело бормотавший: «Все работы гениальны! Буквально все!» – предложил похлопотать о выставке работ Владислава Ольшанского в Манеже.
Им только это было и нужно. Когда он уехал, Лилит сказала своему гению:
– Нам надо срочно издать три тематических альбома. Первый мы назовем «Египетские ночи», второй – «Блудливый Коринф», третий – «Кровь Европы». Но будет и четвертый – я же не могла забыть о себе? Его ты назовешь очень просто: «Моя Афродита». Как ты догадываешься, вернисаж будет посвящен мне.
– Я заранее посвящаю тебе все будущие вернисажи, – честно сказал он. – Что бы я делал без тебя? – Владислав привлек ее к себе. – За что мне такой дар?
– Все очень просто: ты – моя судьба, я – твоя.
– Очень просто! Знаешь, какая ты?
– И какая же я?
– Ослепительная и могущественная. Моя богиня.
– И я сделаю все, мой милый, чтобы на этот раз победить.
Интерлюдия
…Много часов он простоял над этой могилой, его окликали друзья и коллеги, но он не слушал и не слышал их. Зато услышал другое: едва уловимый гул! Звук шел и шел к нему волнами. Это был голос, который еле доносился до его слуха, с великим трудом продираясь
