так, что перепуганный Урсинович аж подорвался с кресла (с моего вообще-то кресла, которое он заимел привычку занимать).
— Отчёт не Горшкова отправила, а вы! Так зачем вы наши ошибки Гриновскому показали⁈ Зачем трактористов в Красный уголок завели? Зачем распускаете слухи по всему предприятию⁈
— Да я не… — промямлил Урсинович.
— Молчать! — рявкнул взбешенный Иван Аркадьевич, — Много на себя берете! Нужно еще проверить, кто информацию в газету и ОБХСС слил! Не затем ли вы в депо «Монорельс» пришли⁈
— Да я не…
— Разберемся! Назначим проверку и разберемся! А сейчас — тоже объяснительную мне на стол!
Иван Аркадьевич резко развернулся к Альбертику.
Так получилось, что все стояли сейчас на ногах, и лишь Альбертик сидел. Один.
И выглядело это, мягко говоря, странно. Нелепо и странно.
— А что же ты Альберт Давидович, такой срач устроил? — уставшим голосом спросил Иван Аркадьевич, нависая над ним, — Бардак. Хаос какой-то. Меня всего ничего не было, а ты чуть депо «Монорельс» не угробил. С тремя бабами, ипиегомать, разобраться не смог? Где ты это чудо взял, Урсиновича этого? Зачем он тебе нужен? Почему непроверенного человека до таких дел сразу допустил? Я же тебе всё в хорошем состоянии оставил. Бери. Рули. Так нет же! Чуть всё не просрал…
— Да я…
— Рано, — перебил он Альбертика, — Рано тебе еще руководителем такого ранга быть, Альберт. Здесь, конечно, моя вина. Дал маху. Поверил в тебя…
— Иван Аркадьевич, — голос Альбертика зазвенел от сдерживаемых эмоций, — я старался и не моя вина…
— А чья? Чья вина⁈ — рассердился Иван Аркадьевич, — если ты директор предприятия, то вся вина — твоя и только твоя! И не надо искать крайних и виноватых! Если ты не смог организовать людей, не создал условия, не предвидел неприятности, то тебе, как руководителю — грош цена!
— Иван Аркадьевич, — тихо проговорил Альбертик, — я готов написать заявление об увольнении…
— А вот тут ты, дружочек, просто так не выкрутишься, — покачал головой Иван Аркадьевич, — раз накрутил, намутил — умей ответ держать. Будь мужиком.
— Что со мной будет? — упавшим голосом спросил Альбертик.
— Пока будет расследование. И молись, чтобы всё обошлось и тебя не посадили.
— Иван Аркадьевич! — голос Альбертика ощутимо дрогнул.
— И тоже пиши объяснительную. Лучше чистосердечное признание, Альберт. Поверь, это лучше…
Когда Иван Аркадьевич разогнал всех по рабочим местам писать объяснительные и мы остались в кабинете одни, Иван Аркадьевич спросил:
— Ну рассказывай, Лида. Как тут и что тут…
— Иван Аркадьевич. Я же вам ещё в Москве всё рассказала, — удивилась я. — А больше ничего такого и не было.
— Я не о работе, — Иван Аркадьевич вытащил из кармана пачку сигарет и выбил оттуда одну сигарету. Покрутил головой в поисках пепельницы, поморщился, затем взял вазочку, вытащил оттуда цветы и поставил её на столе перед собой.
— О себе расскажи. Почему у тебя тёмные круги под глазами? — он смачно затянулся. — Тяжко тебе пришлось тут с ними?
Мне захотелось расплакаться и рассказать всё, что случилось у меня. Могучим усилием воли я сдержалась и улыбнулась ему:
— Да всё хорошо, Иван Аркадьевич. У меня дома всё хорошо — Светка растёт, в школу вот собирается. Римма Марковна варит варенья на зиму. Вышивкой увлеклась. А больше и нет никаких новостей.
— Плохо, — стряхнул пепел из сигареты в вазочку Иван Аркадьевич.
— Почему плохо? — удивилась я.
— Потому что мужика тебе надо, Лида, — Иван Аркадьевич выпустил дым и пристально посмотрел на меня сквозь сигаретный фимиам. Молодая баба, всего тридцатник, а кроме работы и чужого дитяти и нет в жизни больше ничего…
— Но вы же сами говорили… — вскинулась я.
— Я помню, что я говорил, — сердито погрозил мне пальцем Иван Аркадьевич, — что сироту от детдома сберегла — это ты молодец, хвалю. Но не надо это поводом делать и себя раньше времени хоронить.
— Я не хороню…
— Так! Слушай мою команду! — деланно насупился Иван Аркадьевич, — чтобы за этот год ты у нас замуж вышла, и своё дитя родила. Хоть и старовата ты, но жопа большая, родить ещё сможешь.
— Иван Аркадьевич! — возмутилась я, не зная, сердиться или смеяться.
— Выполнять! — рыкнул он, но не выдержал, усмехнулся, — иди работай, Горшкова. А не выполнишь — будешь объяснительную писать. На общих основаниях!
Посмеиваясь, я вышла из кабинета.
Как же хорошо, что он вернулся!
Вечером мы заехали навестить Нору Георгиевну. Ей уже стало значительно лучше, и в общем отделении она всем давала чёсу, командным голосом строя персонал и остальных пациентов в шахматном порядке.
— Как вы себя чувствуете, Нора Георгиевна? — спросила я, пока Римма Марковна выгружала на тумбочку выпечку и прочие вкусняшки, что мы привезли с собой.
— Это я просто так выгляжу, Лидия, — возмутилась соседка хорошо поставленным голосом.
— Да я не это имела в виду, — смутилась я, — как ваше сердце?
— Иногда я думаю, хорошо, что у меня прихватило сердце, а не геморрой, — поджала губы она, — не знаю, что бы я в таком случае всем отвечала.
— Смотрите, Нора Георгиевна, здесь я сложила пряники и вафли, — сообщила Римма Марковна. — Пирожки ещё горячие, вы сегодня вечером и завтра утром их покушайте, а пряники можно и позже съесть.
— Пока я выйду из этой больницы, моя жопа вырастет в три раза, — грустно усмехнулась Нора Георгиевна, — все приходят, жалеют меня и приносят пирожки.
— Нора Георгиевна, — сказала Светка, — не расстраивайтесь. Когда моему Йорику оторвали голову, мама потом обратно пришила. И вам пришьют.
— Какой милый ребёнок, — умилилась соседка, — вся в «демоническую» семейку. А ты какие стихи знаешь, Света?
— Много знаю! — воодушевлённо выпалила та.
— Ну так расскажи.
Другие больные тоже начали поворачивать в нашу сторону головы, с улыбками.
Светка послала всем милую улыбку и начала громко, на всю палату, декламировать:
— Над вывеской лечебницы синий пар.
Щупает корову ветеринар.
Марганцем окрашенная рука
Обхаживает вымя и репицы плеть,
Нынче корове из-под быка
Мычать и, вытягиваясь, млеть.
Расчищен лопатами брачный круг,
Венчальную песню поет скворец…
— Света! — зашипела я, дёрнув её за руку, — ты где этого нахваталась? Прекрати сейчас же! Людей стыдно! Дома поговорим!
— Лидия! — сделала замечание Нора Георгиевна, — Это стихи Эдуарда Багрицкого. Был такой поэт. Серебряного века. Хотя да. Рановато такие стихи еще Свете.
— Я разберусь, — твёрдо пообещала я и с подозрением взглянула на Римму Марковну.
— Это не я, — испугалась Римма Марковна. — Мы с ней такие стихи не учили.
— Я найду кто, — нахмурилась я ещё сильнее.
В машине, на обратном пути домой, я устроила Светке допрос:
— Кто тебя стихам этим научил?
— Пётр Иванович, — бесхитростно сдала Будяка Светка.
— Так, постой, — я чуть на тормоза не жахнула, — а где это вы с ним стихи успели разучить? В Малинках ты их не знала.
— Так он сюда приходит.
— Как сюда? — Я таки вжала на тормоза, и машина резко затормозила. Хорошо, что движения на этой дороге вообще не было.
— Осторожнее! — возмутилась Римма Марковна, у которой слетели очки, и она теперь, подслеповато щурясь, пыталась нашарить их на заднем сидении.
— Почему ты мне не рассказывала⁈ Как это он сюда приходит? Когда он приходит? — меня аж затрясло.
— Через день приходит, — рассказала Светка, протягивая очки Римме Марковне, — учит нас в футбол против третьедомовцев выигрывать. И третьедомовцев тоже учит, но нас больше.
— Ты же не ходишь на секцию больше.
— А это не секция. Он же просто на соседней улице живет. Вот и учит нас.
— А стихи эти он с тобой когда выучил?
— Ну, просто все уже обратно с каникул вернулись и у нас теперь во дворе много мальчишек в команде. И меня больше не берут. А Пётр Иванович же судит игру. А я рядом сижу и смотрю. А еще мы разговариваем. Ну, вот и выучили стихи.
— Вот как, — скрипнула зубами я.
— Ага, — улыбнулась Светка. — Он сказал, что маме Лиде сюрприз будет. Тебе же понравилось? Правда?
— Очень понравилось, — завела машину я, по дороге раздумывая каким именно способом я буду убивать Будяка.
Будяка я подкараулила у его этим же вечером дома, когда он возвращался из вечерней секции.
— Добрый вечер, Пётр Иванович, — сказала я, нахмурившись и пылая гневом.
— Лида, здравствуй, — разулыбался он, — соскучилась за мной или так свербит?
Мне захотелось убить его.
— Ты во всесоюзном розыске за умышленное убийство? — хмыкнул он.
— С чего ты взял? — опешила я (отвыкла уже от его подколок).
— Вид у тебя сильно озабоченный, — пояснил он и тут же добавил, — или ты огорчена, что мы до сих пор не переспали с тобой?
— Пётр Иванович, — я начала уже
