мы с Рыжим.
Моя подсобная рабочая сила, бодро слиняв за пределы палатки, тут же начала подавать мне советы, не лишенные, впрочем, здравого смысла.
– Я это… Полешку с огоньком счас туда закину. А вы полезайте на нары и доски в углу пошерудите. Она точно там в углу находится. Как выскочит, так сразу стреляй.
– Кто, по-твоему, выскочит?
– Поднять бы ей губы, да заглянуть в зубы.
– Кому ей?
– Животной этой. Заняла чужую квартиру, да еще рычит, падла. Сейчас мы ей крутую разборку устроим. А шкурку, если не будете претендовать, я себе на больные почки замастрячу в связи с приближающимися суровыми погодными условиями.
– Плохая примета делить шкуру неубитого медведя, – с деланой серьезностью предостерег я расхрабрившегося за пределами палатки помощника по быту.
Рыжий замер. Мысль о медведе, судя по всему, ему не очень понравилась.
– Так это… Если медведь, то по технике безопасности, конечно… С другой стороны, мы что теперь из-за него – переселяться должны? Ему один фиг, где лапу сосать, а у нас научная работа срывается. И жрать охота.
– Предлагаешь, значит, выселить бесприютную животину?
– А ее что, звал кто? Это званый – гость, а незваного черт принес.
И снова мне показалось, что Рыжий валяет дурака. Даже полный профан в таежной зоологии догадался бы, что под нары не то что медведю, собаке крупных размеров пришлось бы на брюхе заползать.
– Тащи полешку! – согласился я. – Да топор прихвати на всякий случай.
– По технике безопасности на всякий случай самое то, когда не знаешь, чего там находится. Может, вообще хрень какая-нибудь. Смертельно опасная для жизни. У меня, шеф, другая мысля появилась. Мы тут вон какой кипеж устроили, а движухи ноль целых фиг десятых. Раз не проханже ее на испуг взять, будем брать за слабое место.
– Излагай, – заинтересовался я. – Какое, по-твоему, у неизвестной животины слабое место?
– У любой животины, – поправил меня Кошкин. – В том числе человека. Объясняю. Дыхалка.
Я все еще не понимал.
– И как ты предлагаешь до нее добраться? До дыхалки.
– Исключительно с безопасного расстояния. Полешку из костерка, сверху охапку чего посырее из окружающего мусора, закрываем дырки, щелки, окошко, выдвигаемся за пределы помещения и терпеливо ждем. Ствол держим на стреме во избежание непредвиденной ответной реакции. Минут через надцать нарисуется как миленькая. Тут мы ее и шмальнем. А то рычит, как у себя дома. Никакого понимания, что нам тоже жрать хочется. Одобряете?
Возражений у меня не нашлось, я согласно кивнул.
Не потребовалось и десяти минут ожидания. Недовольно порыкивая и отфыркиваясь, из-под дверного брезентового полога неторопливо выбрался лохматый медведеподобный зверь, огляделся, привыкая к бьющему прямо в глаза послеполуденному солнечному свету, и так же неторопливо, припадая на переднюю лапу, двинулся в сторону распадка. Это была росомаха.
– Шмаляй! – заорал отбежавший за мою спину Рыжий.
Я поднял было ружье, но тут же опустил, вспомнив просьбу Арсения сделать ночной снимок росомахи, выбирающейся из своего убежища где-то в верховьях шумевшей в распадке речушки. Росомаха скрылась за большим камнем, а Рыжий, не в силах сдержать недовольство моим непонятным для него поступком, виртуозно матерился, избегая, впрочем, поминать моих близких и мою способность не попасть в настырную животину с исключительно близкого расстояния. Из чего я сделал вывод, что за последние сутки сумел все-таки внушить ему какое ни на есть уважение.
– Не суетись, – оборвал я его трехколенные рулады. – Это лохматое чудище, gulo borealis по-латыни, а по-русски росомаха, пригодится нам для дальнейших научных опытов. Теперь проветривай помещение и давай устраиваться. Давно уже пора подкрепиться и отдохнуть.
– Без вопросов, – козырнул Рыжий. – Только если эта гуля-буля еще раз приканает, никакой ответственности за сохранность казенного имущества без вооружения нести отказываюсь. Без вооружения я не при делах.
* * *
– Переклеиваться, шеф, мне генетика не позволяет, – пустился в откровения Рыжий, употребив повторные сто грамм, на которые я расщедрился, когда поздним вечером мы блаженствовали в своем приведенном в порядок и жарко натопленном жилище. – Имеется в виду нездоровая наследственность. Дед, говорят, четверть мог запросто употребить под хорошую закусь. Батя тоже себя не ограничивал в борьбе за уничтожение всех видов отечественного алкоголя. А поскольку без корня и полынь не растет, то и мне в ту же сторону пришлось подаваться. Только за балдежника меня не держи. Нет, случается, конечно, когда компашка ништяк или настроение ниже среднего. Но в остальное время вполне осознаю свое несовершенство и пытаюсь соответствовать.
– Чему? – поинтересовался я, несколько подрастерявшись от замысловатого монолога заметно захмелевшего собеседника.
– Так это… Окружающему течению жизни. Которое, как в той самой водной артерии, на берегу которой в настоящий момент находимся. Тоже всякой хренотени хватает: шиверы, старицы, омутки, протоки, мели, завороты, повороты, острова всякие. Вроде того, с которого еле ноги унесли. Сижу я на нем в одиночестве, размышляю, на какую струю меня в следующий момент выносит. И неожиданно наблюдаю странное явление… Если интересно, могу обрисовать.
– Обрисовывай, – разрешил я.
– Это самое… Еще бы маленько добавить для мозгового просветления. Переднее колесо подмажешь, заднее само пойдет. А то все последние события мою бестолковку так запутали – сплошное омрачение на нервной почве.
Рыжий взъерошил свои давно не стриженные волосы и вопросительно уставился на меня.
– Только ради новоселья, – выдержав нравоучительную паузу, согласился я. – И до конца экспедиции больше ни-ни. Нарушаю, между прочим, все свои принципы ради вашего душевного спокойствия, Валентин Николаевич.
– С пользой для общего дела, – нетерпеливо заерзал Рыжий, придвигая ко мне кружку. – Правильно соображающая штатная единица залог успешного и плодотворного сотрудничества.
Меня снова удивило, как легко переходил Рыжий со своего обычного полублатного сленга на вполне грамотный, почти интеллигентный язык, которым бич с наследственностью, отягощенной роковым российским пристрастием, владеть вроде был не обязан. Но заинтересованный обещанным сообщением, отложил размышления над этим обстоятельством на более удобное время. Подождав, пока он расправился с очередной порцией спиртного, напомнил:
– Теперь рассказывай.
Обстановка для откровенного разговора была самая подходящая. Тусклый свет старой керосиновой лампы, стоявшей на краю стола, сузил и без того невеликое пространство нашего жилища до величины той вполне ощутимой близости, в которой в самый раз было прозвучать исповедальным откровениям Рыжего. В достатке снабженная только что подброшенными дровишками печка засветилась рубиновой краснотой, в трубе уютно гудела тяга, заглушая несильные порывы ночного ветра и ровный шум спешащего по распадку водного потока. Рыжий выдержал почти мхатовскую паузу, во время которой неотрывно смотрел на вздрагивающий огонек лампочного фитиля, наконец, неторопливо, словно нехотя, стал рассказывать.
– Это самое… Объясняю: дело не столько в моей личности, сколько в окружающей
