Книга Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

– Как же мы встретимся? – спросила она. – Ты ведь даже не знаешь моего номера телефона.

– Я найду тебя, – беспечно ответил я.

– Зачем искать? – улыбнулась она. – Ты знаешь, где я живу.

– Ну почти, – кивнул я, понимая, что в подъезде около 40 квартир.

– Четвёртый этаж, квартира семьдесят один, – сказала Настя. – Ну так, на всякий случай, – если решишь написать мне письмо.

Она посмотрела на брелок с ключами, затем вновь перевела взгляд на меня.

– Возможно, именно так и произойдёт, – произнёс я.

Я говорил не то, что думаю, а просто что-то – что-нибудь – что угодно, лишь бы не молчать. Я понимал, что нужно поцеловать её. Я знал, что нужно было это сделать. Я понял, что она ждала этого, но момент уже был упущен: надо было сделать это сразу.

– Возможно всё, что угодно, – сапфировые глаза игриво сверкнули, она призывно приоткрыла губы в улыбке. Я почувствовал эмоциональный подъём, и затем вдруг снова вспомнил о том, кто я такой.

– Ну тогда до встречи, – произнёс я, кивая ей на прощание.

Она присела словно бы в реверансе и по-прежнему на меня смотрела.

Понимая, что надо либо идти вперёд, либо уходить, я… постоял секунду… две секунды… и, развернувшись, пошёл в сторону метро. Я шёл, не оглядываясь, – так было проще. Но звука домофона открывающегося подъезда я так и не услышал, пока не повернул за угол дома.

Я прекрасно знал, что меня ждёт дома – точнее говоря, на Светлогорском проезде. Мама была в ярости: я пришёл домой в половине второго. К телефону я не подходил, хотя она звонила мне восемнадцать раз. Больше того, очередной её звонок я нагло сбросил и затем отключил телефон. Опрометчиво солгав, что он просто сел, я нарвался на бурю. Мама потребовала телефон и, включив его, констатировала, что в нём ещё больше половины зарядки. Именно за ложь – не за поздний приход, не за хамское отношение, а за враньё она решила меня наказать. Точнее говоря, именно ложь стала поводом для того, чтобы достать из шкафа ремень. Но я прекрасно знал, что, если бы не ложь, она начала бы стегать меня за то, что не сказал, где я. А если бы сказал, мне бы влетело за то, что я пришёл слишком поздно. Я в любом случае получил бы в этот вечер пиздюлей, – так какая разница, за что конкретно?

Разумеется, тонкий психолог мама захотела знать, где я так долго был. Я думал было сказать, что у меня было свидание с прекрасной девушкой, что я встретил самую совершенную женщину во Вселенной, что один взгляд её ультрамариновых глаз приводит меня в восторг… но, во-первых, это всё равно не спасло бы меня от ремня. А в том случае, если бы и спасло, я ни в коем случае не стал бы оскорблять мысли о Насте тем, чтобы о ней узнал такой человек, как мама. Лучше вытерпеть сто ударов широкого кожаного ремня, чем пустить её в эту прекрасную, чистую и сказочную часть моей жизни.

Услышав, что сейчас меня ждёт ремень, я без каких-либо эмоций пошёл в свою комнату. Мама, видимо, ждала другого поведения. Вероятно, она думала, что я буду как обычно умолять её не делать этого, что буду просить прощения и обещать, что это никогда не повторится, но ремень сегодня был неизбежностью, и потому я без разговоров пошёл к себе под конвоем матери. Она продолжала рассказывать мне о том, как сильно я распустился, – видимо, я этого не сознавал, – как ей стыдно, что у неё растёт такой испорченный и непослушный ребёнок, и так далее, и так далее.

Не дожидаясь приглашения, я лёг на кровать. Мама на несколько секунд замолчала.

– Какая же ты тварь! – воскликнула она. – Никакого уважения!

Я знал, что она несправедлива, и не был с ней согласен. Поэтому я просто сделал глубокий вдох.

Мама рванула на себя дверь ДСП-шного шкафа: тот хрустнул.

Я сделал глубокий выдох.

Мама вытащила из шкафа вешалку с пиджаком, на крюке вешалки висел старый ремень Harley-Davidson.

Я снова сделал глубокий вдох.

Вешалка с пиджаком смущённо сползла по стене на пол.

Я сделал глубокий выдох.

– Может, до тебя, наконец, дойдёт, что ты должен приходить домой вовремя! – сказала мама, занося надо мной ремень.

«Интересно, что значит вовремя? – подумал я. – Разве, пока меня не было, здесь произошло нечто важное?»

Ремень обжёг мне задницу.

В конце концов, я прекрасно понимал, что так будет.

На меня обрушился второй удар.

Я знал, что она будет бить меня. И всё равно поехал провожать Настю.

Третий удар снова пришёлся на то же место.

Ну ладно, терпимо.

Удары, подобно каплям начинающегося дождя падали на меня, словно казни египетские на головы грешных. Но моя кровь не превращалась в воду: лишь участился пульс и ускорилось кровообращение.

Я сделал глубокий вдох.

Ударе на тридцатом на заднице и пояснице уже не осталось свежих мест, но иногда мама, промахиваясь, попадала по спине – в эти моменты я радовался, что удар пришёлся по ещё не раздражённой поверхности.

Она продолжала хлестать меня. Я не считал.

Я вспоминал, как прошёл сегодняшний день, как мы сидели в кафе, как я отключил телефон, как мы шли спокойно по Покровке и Маросейке.

Всё-таки оно того стоило.

Я улыбнулся.

Удары ремня продолжали воспитывать мой характер, а я про себя напевал:

В делах любви, как будто мнимых,

Стезя влюблённых такова,

Что русский взнос за счастье милых

Не кошелёк, а голова.

Мама продолжала стегать меня ремнём, который свистел, словно кнут на Сенной. А я продолжал напевать:

Но шпаги свист, и вой картечи,

И тьмы острожной тишина

За долгий взгляд короткой встречи —

Ах, это, право, не цена!

Я улыбался всё шире и шире. Наконец мама это заметила.

– Ах ты мразь! – закричала мама. – Ты ещё и смеёшься!

Она стала хлестать меня ещё сильнее.

Мне было очень больно. Но я не мог перестать улыбаться.

С помощью ремня, мама стремилась воспитать во мне послушание, но неспешно перебирая драгоценные мгновения сегодняшнего дня, пролетевшего столь стремительно, я понимал, что, если бы завтра я мог бы снова увидеть Настю, я сделал бы то же самое.

И лишь об одном я сожалел. О том, что не нашёл в себе духу поцеловать её. Но вдруг она вовсе этого не хотела? Вдруг ей было совершенно не интересно встречаться со мной? Может, ей просто было приятно провести со мной вечер.

Пока моя жопа горела под неумолимой полосой дублёной кожи, я разбирал поведение Насти, её реакции, взвешивал все «за» и «против». В конце концов, ничего страшного не произошло: мы провели вместе замечательный день и замечательный вечер, я проводил её до дома, и она сама сказала, в какой квартире живёт.

Передо мной стояли её глаза, и я расплывался в улыбке.

– Ты всё смеёшься?! – кричала мама. – Тебе мало? Ещё пятьдесят ударов!

Вернувшись в реальность, я перестал улыбаться. Разумеется, я не был готов к ещё пятидесяти ударам.

Я посмотрел на мать, и в этот же момент, она со всей силы хлестнула меня ремнём.

Я набрал воздуха в лёгкие.

Следующий удар пришёлся ещё сильнее.

За ним был ещё один.

И ещё.

Я с трудом сдерживался, чтобы не закричать.

Но удары продолжали сыпаться на меня.

Я постарался снова представить Настю, но чем сильнее мама стегала меня, тем громче она кричала.

– Ах ты сволочь! Смешно ему! Совсем не уважаешь мать! – и далее в том же духе.

Удары были настолько сильными, а может, я просто уже не мог терпеть боль, не знаю, что меня начало трясти, я хотел закричать, но никак не мог набрать воздуха, а удары всё продолжали сыпаться. Наконец я сделал вдох и произнёс:

– Хватит!

– Что? – спросила мама, сопроводив свои слова новым зверским ударом.

– Хватит!

– Ах, тебе хватит?! – она продолжала бить меня. – Больше не смешно?!

– Нет! – кричал я. – Хватит!