– Однако, – шепнул Загорский Ганцзалину, – вот это лам нам сосватали. Боюсь, от этой публики большого толку не будет. Унгерн, похоже, довел их до состояния рептилий, они теперь кланяются всему свету.
Нестор Васильевич специально говорил по-английски, чтобы ламы не поняли, однако один, который помоложе и потолще, бросил на них быстрый взгляд. Ганцзалин, заметивший этот взгляд, отвечал, что просвещение – зло. Раньше все говорили только на своем языке, и был, если верить преданиям, золотой век. Теперь один проходимец знает кучу языков, но ничего, кроме забот, это не приносит.
Еще немного покланявшись, ламы обратились к Загорскому со смиренной просьбой показать им свою татуировку. Нестор Васильевич без лишних слов распахнул ворот. На левой стороне груди, ближе к плечу, красовалась загадочная ракушка. Ламы переглянулись.
– Где вы сделали эту татуировку? – спросил тот, который постарше.
– Мне сделали ее по приказу нынешнего Далай-ламы, – отвечал Нестор Васильевич. – После того, как я побывал в бардо абсолютной сути.
Младший лама не выдержал и бросил на Загорского восхищенный взгляд, Однако старший, напротив, нахмурился и попросил описать внешность Тринадцатого далай-ламы. Нестор Васильевич подробно описал ему, как выглядит тибетский первосвященник. При каждом его слове младший лама кивал, но лицо старшего оставалось неподвижным.
– Есть ли у вас какое-нибудь другое имя кроме вашего европейского? – спросил он.
– Китайцы и тибетцы знают меня под именем Дэ Шань, – отвечал Загорский.
Морщины на лбу старшего ламы разгладились, и он поклонился Загорскому, но это не был прежний льстивый и ничего не значащий поклон, этот поклон, как показалось даже Ганцзалину, был исполнен какого-то особого смысла.
Спустя полчаса после того, как ламы ушли, Загорского и Ганцзалина перевели из камеры в дом китайского купца, убитого при штурме Урги. На замок их больше не запирали, однако во дворе оставили караул из десяти казаков – для их же, как сказал казачий урядник, безопасности.
Ближе к ночи арестованным принесли не жидкую тюремную баланду, а хорошо прожаренную баранью ногу и картошку, печеную на углях. Сказали, что это подарок от барона Унгерна.
– Угощение скромное, но вкусное, – заметил Загорский, садясь перед огромным блюдом.
Не успели они закончить, как явился наконец и сам барон. Вид у него, как им показалось, был несколько смущенный.
– Добрый вечер, господа, – сказал он, постукивая себя тростью-ташýром по сапогу. Ташур этот, по слухам, он часто применял для наказания провинившихся солдат и даже офицеров. – Прощу простить за подозрения в ваш адрес. Вы, господин Загорский, действительно тот, за кого себя выдаете, это подтвердили мне и тибетские наставники, которым я полностью доверяю.
Нестор Васильевич вежливо наклонил голову.
– Судя по всему, вы действительно прибыли с миссией от Далай-ламы, – продолжал Унгерн. – Разумеется, я не спрашиваю вас о подлинной цели вашего приезда, хотя мне как новому хозяину Урги это, признаюсь, было бы чрезвычайно интересно и важно.
– Барон, вы все узнаете в свое время, – отвечал ему Загорский.
Унгерн раздраженно дернул усом: было видно, что ответ ему не понравился, но он все же сдержал себя.
– Я бы очень хотел знать, как обстоят дела у моей спутницы, английской журналистки Мэри Китс, – продолжил между тем Загорский.
Барон поглядел на него несколько недовольно и затем сухо объявил, что с ней все в порядке. Китайцы хоть и не давали англичанке свободы передвижения, но держали ее во вполне комфортных условиях, в доме одного русского офицера, которого незадолго до штурма Урги посадили в тюрьму.
– Чем же не угодил китайцам этот офицер? – удивился Загорский.
– Тем же, чем и все наши соотечественники, – отвечал барон. – Китайцы боялись, что здешние русские возьмут мою сторону и устроят восстание в самый неподходящий момент. По этой причине почти всех русских мужчин посадили под замок. Их почти не кормили, и когда я их освободил, выглядели они весьма скверно. Некоторые из них согласились пойти ко мне на службу. Другие, однако, выразили желание уехать. Они, видимо, считают меня просто бандитом.
– Это неудивительно, – отвечал Загорский. – Слава о вас идет весьма недобрая. Или на вас клевещут и вы человек не только образованный, но и гуманный?
– Я воин, – отвечал Унгерн сухо, – я живу и действую как воин. Я не щажу своих врагов, но не щажу я и друзей, если те ведут себя, как предатели.
Он оглядел почти уже пустой стол и пригласил Загорского совершить загородную верховую прогулку.
Загорский посмотрел за окно, где сгустилась ночная тьма, и спросил, не слишком ли поздно для прогулок.
– В самый раз, – отвечал барон. – Ночью на поверхность выходят силы зла, а я люблю смотреть врагу прямо в глаза.
Нестор Васильевич улыбнулся и пожал плечами: как будет угодно любезному хозяину.
Загорскому подали не мохнатую монгольскую лошадку, а благородного ахалтекинца гнедой масти. Сам барон восседал на черном арабском скакуне, которого почти не видно было во тьме, так что у посторонних наблюдателей могло возникнуть фантастическое ощущение, что Унгерн просто парит в воздухе. Нестор Васильевич мельком подумал, что так вот и возникают мифы и легенды.
На выезде из города Загорский заметил несколько фигур, сидевших на крышах домов.
– Это кто такие? – спросил он. – Дозорные?
– Нет, – отвечал барон односложно. – Это штрафники. Они будут сидеть там, пока не осознают свою вину. Женщины и выпивка – вот что способно погубить любую великую идею. И, надо сказать, с успехом губит. Однако я льщу себя надеждой, что моей идеи это не коснется.
– Какова же ваша идея, против которой бессильна даже выпивка? – улыбнулся Загорский.
– Запад прогнил, – отвечал Унгерн, не глядя на него. – Я полагал, что противостоять его разлагающим идеям сможет российская монархия. Однако зараза революции из Европы проникла к нам. Государь был расстрелян большевиками, армия разложилась. Западный либерализм и учение Маркса есть лишь две стороны одной отвратительной медали. В конце концов, мне стало окончательно ясно, что мир спасет Азия – ее обычаи, ее культура, ее верования. В первую очередь речь идет о кочевых народах – монголах, татарах, бурятах, калмыках, киргизах и племенах Туркестана. Политическое и идейное руководство в таком государстве мог бы осуществлять императорский Китай…
– Которого уже десять лет не существует, – заметил Загорский.
– Он будет, он восстанет из праха, и случится это гораздо раньше, чем можно подумать, – отвечал барон. – Духовно же окормлять это сверхгосударство мог бы Тибет с его Далай-ламой.
– Кем же вы видите себя в этом государстве? – спросил Нестор Васильевич. – Императором, регентом, премьер-министром?
Некоторое время Унгерн молчал, слышен был стук подкованных копыт по мерзлой дороге. Наконец он снова заговорил, как показалось, Загорскому, с трудом.
