прямо над сердцем.
Патовая ситуация.
Мы уставились друг на друга, его темные, как у всех Морелли, глаза казались липко-черными, в них читалась угроза затянуть меня в темноту.
— Что теперь, сынок? — поддразнил он.
— Ты пообещаешь оставить Бьянку Бельканте в покое, — выдавил я, мое сердце билось медленно и ровно.
Я был на краю пропасти столько раз, что и не сосчитать. Это было ничто.
Брайант склонил голову набок.
— Я так не думаю. У нее есть то, что нужно мне. У нее есть ключ к разрушению империи Константина. Безупречная репутация Лейна будет вымазана в грязи, а вместе с ней Кэролайн и ее выводок.
— Какой ценой? — потребовал я, с силой вдавливая холодный металл в его могучую грудь. — Ты втянул в это Картера. Что тебе пришлось сделать, чтобы заставить его согласиться на это? Неужели месть важнее, чем твоя гребаная семья?
Медленная, плавная улыбка расплылась по его лицу.
— Да.
Мой вопрос эхом отозвался в моем черепе.
«Неужели месть важнее моей семьи?»
Сначала я верил, что делаю это ради них. Ради Морелли.
Но почему я считал их своей семьей, когда они только и делали, что подвергали меня остракизму и использовали?
Технически, в моих жилах даже не текла кровь Морелли.
Как и у Эзры, Уолкотта или Хенрика.
Как и у Бельканте.
Но они… они заботились обо мне.
Это было очевидно, когда я позволял себе думать об этом.
Я был им небезразличен настолько, что они приняли меня таким, какой я есть.
Человеком или монстром.
И вот я подвергал всех их опасности, потому что этот гребаный мудак запрограммировал меня верить, что я ничего не стою, если не заслужу его похвалы.
— Что ты собираешься делать, мальчик? Позволить какой-то шалаве Константин промыть тебе мозги, заставив поверить, что ты принадлежишь ей? Это все ложь. Ты Морелли. Ты принадлежишь мне, — спокойно поддразнивал меня Брайант. — Неужели ты так далеко зашел, что готов застрелить собственного отца?
В памяти всплыло лицо Брэндо, копна светлых кудрей и щербатая улыбка, широко расплывающаяся всякий раз, когда я оказывался рядом, потому что я заслужил его восхищение и обожание.
Бьянка.
Ее лицо темной ночью на пляже исказилось от подаренного мной удовольствия.
Цвет этих глаз, когда она боролась со мной, когда снова и снова показывала мне, каково это — бесстрашно встречать невзгоды.
Как нежно она лизала мой шрам, как будто хотела залечить каждую нанесенную мне рану.
«Да», — дико подумал я, в один безумный миг изменив ход своей жизни.
— Да, — сказал я Брайанту, и это слово стало объявлением войны семье, которую я поклялся защищать.
А затем я нажал на курок.
ЭПИЛОГ
БЬЯНКА
Я бежала по коридорам «Метрополитена», как вырвавшаяся из ада летучая мышь, и по моему лицу текли слезы. Я не замечала окружающего, сосредоточившись на разваливающемся мысленном образе лица Тирнана, когда Брайант разоблачил его в том, кем он был на самом деле.
Морелли.
Рыдание вырвалось наружу, как звук трубы на похоронах.
Всё очень походило на это. На смерть.
На смерть мечты, о которой я даже не подозревала, пока ее не вырвали из моих рук жестокими руками Брайанта Морелли.
Я думала…
Думала, что Тирнан станет семьей.
Что вместе с Эзрой, Хенриком, Уолкоттом, Брэндо и Пикассо в этом огромном, нервирующем доме Лайон-Корт мы становимся чем-то единым. Чем-то более сплоченным, чем то, что было у меня с Аидой, потому что не я одна заботилась о нашей компании. Хенрик учил меня драться, Эзра присматривал за Брэндо, как вторая, громадная тень. Уолкотт заботился не только о доме и прилегающей территории, но и о наших душах, появляясь, как по волшебству, всякий раз, когда кому-то что-то было нужно.
И Тирнан, наш хозяин.
Если он просто хотел использовать нас с Брэндо, чтобы распять память о нашем отце, то почему был так разрушительно добр?
Зачем ему фигурка Халка, визиты к врачу и Пикассо для Брэндо?
К чему поцелуи, которые пробивались сквозь мою душу, как солнце сквозь грозовое небо?
Зачем?
Если только он не был настолько жестоким, как рассказывали о Морелли, настолько бессердечным, что хотел нанести максимальный вред.
Заставить нас полюбить его, а потом вырвать все это.
Я набрала в легкие воздуха и, зацепившись о край платья с перьями, тяжело упала на колени. Я так и осталась стоять, уткнувшись лицом в ладони, словно могла собрать свои слезы. Как будто у них была какая-то цель. Какой-то смысл.
Но они ничего ни для кого не значили.
Я снова была одна.
Смутно я осознавала стук каблуков по мрамору и громкий гул разгара вечеринки.
Но только внезапно почувствовав рядом чье-то присутствие, я открыла свои затуманенные, горящие глаза и увидела пару туфель из тонкого синего бархата на безумно высоких каблуках. Я скользнула взглядом по гладким ногам до подола белого облегающего изящную фигуру шелкового платья-футляра и далее до стройных плеч и лица, прекрасного, как картина Титана.
Кэролайн Константин, свидетельница моего разбитого сердца и нервного срыва.
Она смотрела на меня сверху вниз, ее глаза были пусты и непроницаемы, как пласты нетронутого льда зимой.
Я не дышала, рыдание застряло у меня в горле и распухло так, что я не могла вдохнуть воздух в свои сжавшиеся легкие.
Должно быть, в моих глазах был вопрос, преклонение.
Мольба о помощи.
Мне некуда было бежать и было от чего убегать.
Только в моих самых смелых мечтах Кэролайн Константин, моя последняя известная связь с отцом, могла когда-либо предложить мне утешение или защиту.
И все же…
Я безмолвно смотрела на то, как она слегка наклонилась и, прикоснувшись двумя пальцами к моему подбородку, заглянула в залитое слезами лицо.
— Бьянка Бельканте, — сказала она, и мое имя, словно жемчуг, прокатилось у нее по языку. — Какой сюрприз.
Я икнула.
— Бьянка, — раздался мужской голос позади Кэролайн, и через мгновение место рядом с ней занял высокий, красиво одетый блондин.
Я моргнула, смахивая с глаз влагу, и попыталась вспомнить знакомое лицо. Для этого мне потребовалась всего секунда, возможно, потому, что я не испытывала подобного горя с того дня, как умерла моя мать.
Это был мужчина с похорон Аиды, тот самый, с красным шарфом, который, казалось, хотел подойти ко мне, но тут появился Тирнан, чтобы забрать нас.
— Ты ее знаешь? — спросила Кэролайн, приподняв брови.
Он замешкался, глядя на меня сверху вниз, в его глазах читалось сочувствие, но рот исказился от недовольства.
— Ее дядя был моим старым другом.
Я постаралась
