чувствую внутренней стороной бедра его эрогированный член, откликающийся в такт каждому моему движению… каждому непроизвольному толчку. Мне этого мало!
Дамир издает стон, вдруг пытаясь меня отстранить.
Губы саднит: ма-ло. Хочется поцелуев. Но его пальцы схватывают под ребра, за талию, оттягивая от себя.
И меня накатывает разочарованием, саднящим уже повсюду. Будто он огромная игрушка, которую у меня забрали. Несправедливо.
Что ему надо, блин?
— Точно… — его голос охрип, а во взгляде бушуют дюны. Мне это нравится. Я улыбаюсь: и мое морское цунами его подкашивает. — Ты точно хочешь?
Совсем глупый? Но какой голос — чуть ли не стон. Никогда такого не слышала!
Киваю, уже внаглую прикусывая губу, которой не хватает его.
Наверное, это не съеденная ранее страсть. Наверное, я просто во власти гормонов. И, наверное, я пожалею.
Но он вдруг приближается, тут же уходя от моей инициативы. Уворачивается, зачем-то прячась за лёгкими поцелуями в висок, от которых почему-то хочется рассмеяться.
Их, кажется, тысячи, от этой нежности хочется спрятаться.
Я снова пытаюсь прижаться к нему, но вместо отклика Дамир подталкивает меня лечь на живот.
Это забавно. Я слушаюсь и выгибаю спину, напрягая оголившиеся бедра. Да, мне нравится то, как его футболка сейчас облипила талию. Но что он задумал?
Ты не предугадала, да?
Нина
Над нами вдруг загорелся торшер противным, слишком ярким светом, пока я думала, что он собирается сделать и зачем вообще меня разворачивать. А потом хлопнул какой-то ящик. И это стало последней каплей. Ну, что ему ещё надо, а? У меня вроде не плохая задница, да, опять же, не Ким, но что имеем — тем горжусь. Куда он там полез? И я бы могла подумать о средствах защиты, но что-то во мне орёт, что это совершенно не так.
Нехотя поворачиваюсь, рассматривая его спину, нависшую над чем-то. Даже немного сгорбился, будто пряча от чужих взглядов что-то.
И мне снова хочется сказать что-то гаденькое, например:
— Милый, — слащаво и наиграно, — ты там ни о ком не забыл? — растягиваю вопрос, подбираясь когтями по одеялу к нему. Ещё не много и точно сцапаю! Сожру, наверное, от злости. Вот, чего он все планы ломает?
Дамир лишь усмехнулся, вдруг щёлкнув... Что за звук? Будто шкатулка закрылась. У него там что вообще? Амулет, труп зверушки, волос бывшей? Не, ну а кто знает, какие черти водятся в этом красивом затылке, от чего он не стремится оборачиваться.
А не, не черти… Не успеваю вспомнить, кто там на этом поприще у мусульман, прекрасно понимая, что гореть мне от этих мыслей на каком-нибудь там кругу в трактовке великого Данте, как он наконец оборачивается и светит такой улыбкой, что у меня, почти к нему ползущей, скручивает живот в морской узел от одного его вида.
Сглатываю, отшатываюсь на вторую половину кровати и тихо шепчу, пока взгляд скользит от лица к прессу, к которому ещё минуту назад мне можно было прижаться, но не останавливается там, а спешит к ладоням, сцепленным и определенно что-то скрывающим.
— Ты чего?
Он снова улыбается ещё шире этой своей добродушной, от которой я не знаю, куда там прятаться.
— Нин!
И мне совершенно точно не нравится этот тон. Таким объявляют что-то торжественное: объявляют войну, делают предложения, ссылают на каторгу во имя… так, всё же какой там круг я заслужила?
— Ммм, — тяну на его манер, пытаясь не улыбаться так криво.
— Я хотел утром, но лучше сейчас.
Ти-хо. Если что можно притвориться глухой и уйти. Он медленно убирает одну ладонь со второй, протягивая мне маленькую коробочку.
И это очень плохо.
Чертовски плохо!
— Мы четыре дня знакомы, придурок… — не отрываю взгляд от того, что точно не хочу открывать.
Он снова усмехнулся, скривив губы.
— Если там кольцо, Дамир, забудь об этом.
Он расправляет плечи, поджимает одну ногу под себя и только после говорит:
— Там кольцо, Нина, но не с тем значением.
— Не с тем? — Так я и поверила. — Точно не с тем? Зачем?
Не отвечает, снова начинает улыбаться, будто сама должна всё понять.
— Это... мне? — Глупый вопрос, нет, сейчас скажет Алике передать…
Хотя было бы не плохо.
— Тебе.
— За-чем?
Снова улыбается. И он же вроде не дурак, тогда что это за колесо чёртовой фортуны, крутящей нас по одним и тем же вопросам?
— Зачем?
Немного приближается, пока я отшатываюсь чуть ли не к краю.
— Открой.
— Зачем!?
— Нин…
Ладно, выдыхаю, садясь и поджимая под себя ноги.
Нет, мне очень любопытно, что там такое. Я уже напридумывала себе тысячу образов, думая, какое оно: тоненькое или что-то масштабное, с камешками или без. Но зачем? И брать от него что-то сейчас — это непосильная дичь даже для меня.
Я всё же выдыхаю и тянусь к его ладони. Синий бархат, нежный на ощупь. Аккуратный позолоченный крючок, который он даже закрыл. Я сдвигаю его подушечкой указательного, желая списать свой трепет на что угодно.
Каким оно будет? Кольцо, которое я не смогу принять.
Мне, кажется, никто никогда не дарил именно кольца. Тёма так точно, а больше было некому. Отец предпочитал деньги в качестве подарка или подачки. Тёма… шмотки, пати, карточки с безлимитом.
Так, какое оно?
Подцепляю край, прикусывая губу. Мне даже страшно смотреть на лицо Дамира, наблюдающего за моими эмоциями.
Да, это слабость, но я всё равно не могу…
Синий бархат сменяется алым шёлком, маленькой подушечкой, в которую вложено оно.
Выдыхаю сквозь боль в грудной клетке, отвожу взгляд и пока не нахожу слов.
— С днём рождения, моя Нина. — Откликается Дамир, сам доставая аккуратное золотое колечко, обвивающее листочками небольшой гладкий камень цвета его дурацких волчьих глаз. По этому камешку бегает тонкая полоса блика. И я не знаю, как теперь быть.
— День Рождения? — Переспрашиваю. — Ты… стоп… какое… какое сегодня?
— Уже тридцатое, — не отрываясь от действа, улыбается.
Пока его руки скользят к моим, берут за пальцы левую и аккуратно надевают на безымянный. И кольцо подходит…
Он задерживается на моей ладони, не сразу разрывая контакт между мной, золотом и его ладонями.
Снова выдыхаю и только сейчас решаюсь посмотреть в глаза.
— Это хризоберилл, — показывает на камень, — а полоска…
— “Кошачий глаз”, — догадываюсь сама, зная о
