Никогда не видела Ви такой пьяной — размазанный макияж темными тенями залег вокруг глаз, на лице красные пятна, светлые волосы всклокочены на макушке. Та Вика, которую я помню, никогда бы не показалась на людях неухоженной и неопрятной. Как же она страдает из-за выходки Че! А виновата во всем я.
— Я не собака, чтобы огрызаться, — возражаю тихо, отступаю на шаг, занимаю самый краешек кресла.
— А Че? — В черных глазах Ви боль и насмешка, от пьяной замутненности не осталось и следа. Комната вдруг становится тесной. — Помнится, тебя очень заинтересовал вопрос, «любила ли я Че, или он был моей верной собачкой?»
— Э-э-э… я тогда очень разозлилась на тебя, Ви. Дома был дурдом: умер Валя, стояла страшная жара, все сходили с ума… — Оправдываясь, я подаюсь назад и прислоняюсь к мягкой кожаной спинке. — Теперь я знаю, что ты его любишь. Ты очень благородно поступила!
Ви хватает запотевшую бутылку, поддевает ногтем и срывает с горлышка золотистую фольгу. Скручивает проволоку, накрывает ладонью и сосредоточенно вертит пробку. Раздается хлопок, и сразу после — встревоженное змеиное шипение.
— Ага, Че — парень хоть куда, но у него много бзиков, а самый дурацкий из них — стихи. Сам он их не пишет, выискивает всякое в сети. Приходилось притворяться, что я тоже восхищаюсь этой лабудой… — Ви щедро отхлебывает шампанское, протягивает мне бутылку, и я одеревеневшими пальцами сжимаю холодное стекло.
— Зачем ты вообще говоришь о нем после того, как… — пытаюсь увести разговор в другое русло, но Ви перебивает:
Неожиданный абсурдный вопрос, будто вырвавшийся из липкого ночного кошмара, обездвиживает меня.
Послушно глотаю колючую жидкость, кашляю, моргаю от едких слез. Руки дрожат. Тетя Анжела? Че? Кто, черт возьми, обо всем ей рассказал?!
Глава 48
— Челюсть подбери, Солнышко! Только я уехала, как ты свои дурацкие стихи стала посвящать ему. Давай, рассказывай: ты не думала, что эта циничная сволочь отправит мне твой стишок, или же ты настолько тупая, что сама разрешила? — Ви продолжает безмятежно улыбаться, но взгляд обжигает сухим льдом. — Я ничему не удивлюсь: видела, как сильно он нравился тебе… Или вы вместе решили надо мной посмеяться, зная, что я без труда опознаю твою манеру выворачиваться наизнанку? Естественно, я его послала. А потом вы оба на два дня пропали из сети — совсем голову напекло? Я знала, что Че не дождется меня, но ты… Предатели чертовы, уроды, чтоб вас!
Она удивленно качает головой, усмехается, достает сигарету, но лишь задумчиво крутит ее в тонких пальцах.
Шок проходит, испуг сменяется разочарованием и привычным страхом. Ви давно все знает, никак иначе: у нас не было друг от друга секретов, даже если бы я очень хотела их иметь. Всевидящее справедливое Солнце осветило все потайные углы и вывело на чистую воду лгунов и воров, пытавшихся присвоить чужую сказку… А она была чужой, несмотря на то, что так идеально подходила мне.
Я уставилась на Ви, как на людей сквозь стенку аквариума пялятся глупые рыбы, наблюдаю, как сигарета возвращается в пачку, как дрожат, но снова растягиваются в улыбке пухлые губы.
— Вы оба попались как раз на «собачке». — Черные глаза прожигают насквозь. Я отвожу взгляд. — Прочитав тот гребаный стишок, я написала Темочке, что он ничтожество, надоевшая собачка, которая вечно таскалась за мной с метелками цветов, и нужен он мне был только из-за местечковой известности, но там, куда я переехала, надобности в нем нет. Солнышко, я писала это только ему, а он, выходит, сразу прибежал к тебе жаловаться? — Худая рука с браслетом на запястье, намеренно оцарапав острыми ногтями кожу, забирает бутылку из моих ослабевших рук. Ви нельзя возражать — любое несогласие обернется шквалом упреков, придирок, слез и оскорблений. Моя жизнь и так не была радостной и счастливой, именно поэтому я всегда вовремя отступала назад. — Ну и как? Утешила нашего бедного Темочку? А он — тебя? — глумится Ви, прикладываясь к бутылке, шумно глотает и хихикает. — Сравним впечатления, подруга?
В ее смехе нет беззаботности. Она давится ядом, хочет растоптать меня, и я смиренно готовлюсь принять все, что должна, неподвижно сидя в просторном неудобном кресле. Мне обидно — моя сказка, хоть и краденая, никогда не была грязной, напрасно Ви пытается выставить ее такой. Ведь рядом был самый лучший парень на свете. И та сказка была нашей.
— Не так все было. Он очень по тебе страдал, — еле слышно хриплю я. — Мы просто… пытались жить дальше. В тот день, когда он отправил тебе стих, между нами еще ничего не было. Он не обращал на меня внимания и никаких отношений ни с кем не хотел.
— А ты? — Я безвольно опускаю голову. — Я и тебя хотела послать вслед за этим козлом, Солнышко, но потом придумала кое-что повеселее и полгода ждала случая, — эхо отлетает от пустых стен и усиливает торжествующий голос Ви. — В кафе я заливала тебе про свои злоключения, давила на жалость. Помнишь, как я тобой крутила? Ты всегда была как на ладони. Вместе с Че — когда-то он по одному щелчку забил на дебильных друзей и идиотские увлечения. Мне хотелось посмотреть на вас двоих… Я специально позвала вас в Кошатник. И было реально ржачно: он опустился до того, чтобы умолять, ты еле держалась на ногах, но все вытерпела. У него хватило ума не побежать за мной… А вот ты даже не боролась! Теперь он свалит отсюда на радость своей Маше, и ты его никогда не увидишь! Он гордый, звезда… и не вспомнит больше о тебе. Ты осталась ни с чем, я тебя проучила!
Чувствую на щеках горячие слезы, Ви смеется мне в лицо. Поднимаю глаза и сквозь мутную пелену вижу бледное, нервное, злобное создание, капризную принцессу, которой посмели перечить — ничего нового.
— Помнишь, как я в первый раз в жизни заставила тебя напиться, Солнышко? Ты не хотела, но нализалась как миленькая, потому что мне нужна была компания, а ты никогда не могла мне отказать! Ты правда веришь, что я, пожертвовав собой, отпустила Че в счастливое будущее? — Она громко хохочет. — Ни фига: я уехала потому, что мне нужно было отсюда выбраться, а на него мне давно наплевать. Надоел. И я написала ему чистую правду! А вот ты действительно героически от него отказалась! Ты дура. Я всегда это знала, Солнышко!
Она говорит еще много и долго. Отключаюсь, забываюсь, улетаю — я не здесь… Однажды, на пустой заброшенной крыше, я впервые осознала, какими бывают подлинные доверие, дружба, преданность и любовь, а все остальное никогда не имело ничего общего с открывшейся мне тогда истиной.
Ви грохает дном бутылки по столику, через его хрупкую поверхность пробегает длинная трещина. Злость и горечь доходят до критической точки, слезы высохли — я выпрямляюсь, смотрю на Ви в упор и не отвожу взгляд.
— Я терпела твои выходки только ради твоей мамы. Только потому, что я уважаю и ценю ее, — твердо говорю и не узнаю свой голос.
— Моя мать затыкала тебе рот едой и всякими безделушками! Да, поначалу она просила меня не доставать тебя так сильно, но я сказала, что ты все стерпишь, главное — кормить и пускать погреться, когда алкаши устраивают у вас дома сходку, а на улице холодно или дождик. И пригрозила ей: будет читать нотации насчет тебя — вскрою вены. И она пошла на это, Солнышко. Неужели она хорошая?
