– Я думаю, – сказал Чубакка, прищуриваясь на какой-то, видимый одному ему, предмет где-то вдалеке, – я думаю, это потому, что Христос только один, а вот буддой может стать всякий. И не только может, а должен. Или если не буддой, то как минимум архатом. Вот почему он здесь. А может быть, по привычке, все-таки же сам Итигэлов, до того как стать Брахманом, был ламой. Кто его знает, темна вода во облацех.
К ним подошли Мышастый с Чубаккой – одинаково лысые и улыбающиеся сейчас, как близнецы.
– Ну что же, пора, – сказал Мышастый.
– Пора, – согласился базилевс и поднял было царственную ногу, чтобы взойти вверх по ступенькам. Однако его притормозили.
– Одну минуту, – сказал Хабанера.
Он вытащил из кармана плаща черную повязку и завязал ею глаза базилевса.
– Нельзя, чтобы вы слишком рано увидели Брахмана, – объяснил он.
Чубакка и Хабанера взяли Буша под руки, он услышал, как открываются двери. Невыразимый ужас вдруг объял его, он ощутил, как бешено бьется его сердце и ледяной пот градом стекает по лицу.
– Постойте, – просительно сказал он, – постойте. Я хочу знать, что я там увижу?
– Там внутри вы увидите с виду мертвого, но на деле живого человека, – вот и все, – отвечал ему из темноты голос невидимого Хабанеры.
– Нет-нет, что я увижу там, у хамбо-ламы, в мире арупы?
Секунду они молчали, потом заговорил Мышастый.
– Мы не можем сказать, что вас там ждет. Если мы скажем, вы увидите не то, что есть на самом деле, а то, что мы вам скажем. Поэтому, когда окажетесь в арупе, не спрашивайте ничего, просто идите и смотрите.
– Идти? – переспросил Буш.
– Именно. Идите вперед, и ответы придут сами.
И они повлекли его во дворец. Он несся, почти не касаясь земли ногами, – наверное, так ангелы перемещают на небеса праведников, а может, и наоборот, бесы переносят грешников в преисподнюю.
Внутри было прохладно и тихо. Поддерживая Буша под руки, триумвиры еще прошли с ним вперед, потом остановились. Что-то ткнулось ему под коленки, и он оказался на стуле. Страх постепенно растворялся где-то в глубинах сердца, он почувствовал себя куда увереннее.
Из темноты донесся голос Хабанеры:
– Выпейте это. – И к губам его поднесли пузырек.
Он ощутил знакомый сладковатый и одновременно терпкий аромат сомы, аромат тяжелый и маслянистый. Но к этому аромату примешивался какой-то новый запах – как будто чего-то мерзкого, горелого… Базилевс заколебался.
– Пейте, – повторил Хабанера и прижал пузырек к губам теснее, так что сделалось больно.
Не в силах сопротивляться, Буш одним глотком выпил все, что было в пузырьке. И закашлялся.
– Отлично, – сказал Хабанера – как показалось Бушу, с некоторым облегчением. И снял с Буша повязку.
Буш моргнул глазами и оцепенел. Прямо напротив него на возвышении в стеклянном саркофаге сидел мертвый человек в высокой желтой митре и облачении ламы. Рот его был закрыт куском желтой ткани, глаза опущены вниз. Человек сидел, как живой, и при этим был совершенно и бесповоротно мертв, в этом не могло быть никаких сомнений.
– Смотрите прямо на него, – велел стоящий сзади Хабанера, – смотрите и не отводите глаз.
Но Буш и не мог отвести глаз, даже если бы и хотел. Мертвое лицо притягивало взгляд будто магнитом, от него шла чудовищная сила. Оно мерцало и плыло перед базилевсом, проворачивалось, поднималось и опускалось – казалось, он видит ламу сразу с трех сторон…
Сквозь разноцветный морок до него гулко, словно со дна пропасти, донеслись слова Хабанеры:
– Попав в арупу, сохраняйте полное спокойствие – иначе можете не вернуться назад. Это сакральное пространство, подсознание демиурга. Если оно опознает вас как чужого, на вас обрушится вся его мощь. Вас будет сдавливать сила в миллионы атмосфер, но вы не сможете ни уклониться, ни умереть. И так будет длиться миллиарды лет, это будет бесконечная боль. Помните об этом и сохраняйте спокойствие, полное спокойствие, что бы ни случилось.
Буш мысленно заметался, хотел закричать, что он не хочет, он не будет, он хочет назад, во дворец, домой, к маме, куда угодно – но было поздно. Тело не слушалось, язык во рту окаменел, лежал тяжело, как убитый. Загробный лама, мерцавший перед ним, вдруг стал виден весь – необыкновенно ясно, объемно, словно на черно-белом экране вдруг возник трехмерный цветной персонаж. Он выступал теперь из плоского пространства, как барельеф из стены, и чем дальше, тем становился отчетливее, стереоскопичнее. Он тянулся из этой стены, норовил выломиться, проклюнуться в иную реальность – туда, куда уже сделал первый шаг сам базилевс. Мертвое лицо великого сновидца корчилось от непомерных усилий, темнело, багровело, под желтым шарфом мучительным провалом зиял рот, глазные яблоки шевелились под застывшими веками, на лбу проступили синие вены, по всему лицу прорезались морщины, такие глубокие, что в них можно было провалиться, еще секунда – и голова его раскололось бы на части, с грохотом осыпалась на холодный пол…
Но тут все замерло. Замерло и исчезло. Исчезли триумвиры, стены вокруг, весь мир исчез, растворился даже саркофаг, в котором сидел лама. Теперь ничто не разделяло их – покойного повелителя вселенной и перепуганного базилевса. С необыкновенной ясностью он увидел, как лама шевельнулся и легко, без усилия, открыл слепые мертвые глаза. В глазах этих не было ничего: ни света, ни мрака, ни даже самой пустоты.
Секунду Буш глядел в них, забыв себя, глядел без мыслей, без чувств, без содрогания. Затем он ощутил, как глаза эти с чудовищной силой потянули его к себе. Сопротивляться он не мог и в следующий миг влетел в них, как крохотный метеорит влетает в черную дыру.
Это и была черная дыра. Только не было тут горизонта событий, не было гравитационного радиуса, а главное, не было излучения Хокинга, чтобы покинуть дыру, – все врет теоретическая физика.
Из всего множества космических объектов в мире осталась одна только пустота. И он падал теперь в эту пустоту, падал долго, нескончаемо. И Брахма вдохнул, и тысяча махаюг пролетели, как стая журавлей, и кончился день Брахмы, и началась ночь. И Брахма выдохнул, и восстала махапралая – и распался космос, и погибли дэвы. И Махавишну принял в себя остатки вселенной, и растворился сам Брахма, а Буш все падал и падал. И он знал, что это великое возмездие настигло его за дерзость, и так теперь будет всегда. Брахма будет возрождаться и умирать, а вместе с ним и вся вселенная, а он, Буш, все будет падать и падать, и не будет этому ни конца ни края…
Но тут вдруг его со всего маху ударило о землю – да так, что искры из глаз посыпались. Он ощутил затылком что-то твердое, голова заныла, как от удара, да похоже, как раз от удара она и ныла.
Буш открыл глаза. Он лежал на лавке в комнатенке, завешенной буддийскими танками, и на него не отрываясь глядели три пары глаз. Сначала он подумал, что это гигантский шестиглазый паук-огр затащил его к себе в логово. Потом разглядел, что у каждой пары глаз есть своя голова, разглядел рыжие волосы Чубакки и понял, хоть и не без труда, что смотрят на него всего-навсего триумвиры.
