– У него пока нет имени. Думаю, ему будет приятно, если его назовет будущая мама. Как бы ты хотела назвать нашего сына?
– Шон.
– Интересный выбор имени.
– Звучит, правда? Шон Нортон.
– Звучало бы, даже если бы его звали Питер.
– Мне нравится Питер, – тихо отвечает Долли. – Питер Нортон. Даже лучше, чем Шон.
– Шон тоже хорошо.
– Но не так, как Питер, правда?
Мне не нравится тон. Настораживает ее спокойствие и какой-то упрек в голосе. Их не должно быть. Долорес эмоциональная женщина и все ее эмоции всегда видны на лице и выражаются в экспрессивном поведении. Но сейчас она слишком спокойна. Тон разговора бесцветный, равномерный. Она так не разговаривает. Долли каждое слово всегда выделяет определенной интонацией, а сейчас она произносит их так, как будто ничего не чувствует.
– Долли…
Я не успеваю договорить. Она вскакивает с моих коленей и поворачивается ко мне заплаканным лицом. Ее нос покраснел и опух от слез, щеки горят нездоровым румянцем, а глаза наполнены болью и сожалением.
– Я хочу, чтобы ты ушел.
– Куда? – спрашиваю, хоть и в глубине души понимаю прекрасно, о чем она говорит.
– Уезжай к себе домой.
– Но это…
– Мой дом! – заканчивает за меня Долорес. – Это мой дом, – повторяет она на случай, видимо, если я вдруг не услышал. – Уходи, Дрю. Пожалуйста. Мне надо побыть одной.
– Долли, я могу переночевать в гостевой спальне.
– Нет. Сегодня ты ночуешь дома, Дрю. У себя дома. А я остаюсь у себя.
Я встаю и смотрю на нее.
– Ты хочешь подумать о моем предложении? – хватаюсь за последнюю соломинку.
– Я хочу подумать о том, как буду жить после развода. Завтра приезжай забрать свои вещи. Из моего дома. – Слово «моего» она произносит громче и четче остальных.
– Я знаю, что ты делаешь. Пытаешься оттолкнуть меня, чтобы очистить свою совесть от того, что ты чувствуешь, желая расторгнуть наш брак. Ни хрена подобного, Долорес, я не облегчу тебе задачу, ясно? Я не дам тебе сейчас перечеркнуть то, что между нами есть.
– Пошел. На хрен, – цедит она сквозь зубы. – Ненавижу тебя. Тебя и твою идиотскую идею с усыновлением. Я неполноценная и мы все это уже поняли. А чужой ребенок будет каждый гребаный день моей гребаной жизни напоминать мне об этом! Как ты не понимаешь?! – кричит она и ее глаза снова блестят от слез.
– Долли, детка.
– Уходи, Дрю. Я ненавижу тебя за то, что потеряла бдительность и забеременела от тебя. Ненавижу за то, что мне снова пришлось пройти все эти круги ада после потери ребенка! И теперь еще сильнее ненавижу, потому что ты хочешь принести в дом доказательство моей несостоятельности. К херам все, Нортон! Вали отсюда! Ненавижу тебя!
Это больно. Каждое сказанное ею слово отзывается в груди жжением. Как будто туда вставили раскаленный штырь и теперь вращают им. Головой я понимаю, что она говорит это не потому что думает так на самом деле, а потому что для нее это способ уйти от реальности. Обвинить кого-нибудь в том, что когда-то совершила ошибку. Найти виновного в своем страхе. И все же сердце не может принять и перестать болеть из-за брошенных ею слов. Я молча разворачиваюсь и выхожу из комнаты, а в спину меня догоняет крик:
– Давай, чеши отсюда. Лжец! Гребанный вонючий лжец! Семья может быть и без ребенка, – кривляется она, повторяя мои слова. – Не может! Слышал, Нортон? Не может! Долбанная семья может быть полноценной, только если в ней минимум три человека! Три, твою мать! Ненави-и-жу.
Перед самым выходом из дома я слышу, как Долли хрипнет от криков и начинает снова плакать. Я не должен оставлять ее в таком состоянии, но мне больно. Каждое сказанное ею слово попадает в цель: израненное, исполосованное сердце принимает ее словесные оскорбления, пропитывается ими и становится похожим на очаг пожара. Оно как будто пульсирует от боли, выделяя жар.
Сажусь в машину и доезжаю до ближайшего бара. Там занимаю место за барной стойкой и начинаю методично напиваться в надежде забыться, стереть из памяти боль на лице любимой, свою собственную, которая разрывает грудь на мелкие ошметки. Не помогает. Ни черта не помогает. Забираю из бардачка машины ключи от своей квартиры, вызываю такси и возвращаюсь в свой дом. Там открываю бутылку виски и пью до самого утра, пока не сваливаюсь спать на диване. Я проваливаюсь в тревожный сон, в котором нет меня и Долли, а есть только голубоглазый малыш, который не дождется нас в больнице Вашингтона. Который за один день лишился сразу обеих мам.
Эпилог
Я не понимаю, зачем делаю это. Почему я здесь? Я же обещал себе позвонить Стэтхэм и отказаться от ребенка. Я даже пару раз брал в руки телефон ради этого дела. Но почему-то спустя три дня я иду по коридору больницы, чувствуя, как потеют ладони и сжимается сердце. Вчера я получил от нее короткое смс: «Ребенок здоров. Жду вас завтра». Я почему-то несказанно обрадовался тому, что обследование младенца показало отсутствие у него каких-либо проблем. Как будто действительно проверяли именно моего ребенка.
Мне нужно зайти к Стэтхэм и сказать ей о решении Долорес, но какая-то невидимая сила тянет меня пойти и посмотреть на ребенка, который никогда не станет моим. Я поворачиваю за угол, смотрю в окно, которое отделяет меня от комнаты с новорожденными детьми, и застываю на месте. Моргаю и трясу головой, потому что не верю увиденному. В кресле качалке, держа на руках младенца, сидит Долли. Она медленно покачивается и что-то говорит ребенку. На ее лице нежная улыбка, а глаза с восторгом рассматривают крохотное личико. Она сейчас красивее, чем когда-либо.
Я не знаю, что мне делать, поэтому просто стою и рассматриваю картину, о которой столько мечтал. Прижимаю руки к узкому подоконнику окна и впитываю взглядом каждую эмоцию на лице своей жены. Она счастлива. Вот сейчас она по-настоящему счастлива. И такой я всегда хотел ее видеть. Только что это означает для нас? Меня не покидает ощущение, что я не могу собрать все факторы воедино. Мы были счастливы без ребенка, а когда он появился, наше счастье было разрушено хрупкими руками Долорес. Теперь она счастлива с ним, но без меня. Как будто мы не можем смешать все составляющие счастья так, чтобы всем было хорошо одновременно. Мне. Долли. Ребенку.
Питер. Я предложил это имя, даже не задумываясь. Оно просто родилось в голове и в ту же секунду соскочило с языка. Мне наплевать, как его будут звать, я лишь знаю то, что я хочу этого ребенка и хочу Долли. Я нуждаюсь в том, чтобы они были в моей жизни.
Я решительно иду ко входу в комнату, тихо открываю дверь, решив, что приму любой исход ситуации. Если она прогонит меня, я уйду. Оставлю ее, чтобы больше никогда не тревожить. Но если она позволит быть рядом, я останусь. Помогу ей справиться с ее болью и стать счастливее, чем до появления Питера в нашей жизни.
– Питер, – слышу я нежный голос Долли. Она воркует с малышом. – Папа тебя обязательно полюбит. Он знаешь, как умеет любить. По-настоящему. Так, как больше никто не…
