Книга Снежная леди - Надежда Соколова

Любовь и бедность навсегда

Меня поймали в сети.

Но мне и бедность не беда,

Не будь любви на свете.

Зачем разлучница-судьба —

Всегда любви помеха?

И почему любовь — раба

Достатка и успеха?

Богатство, честь в конце концов

Приносят мало счастья.

И жаль мне трусов и глупцов,

Что их покорны власти.

Твои глаза горят в ответ,

Когда теряю ум я,

А на устах твоих совет —

Хранить благоразумье.

Роберт Бернс. «Любовь и бедность»

Нас с Парисом поселили в одной комнате. Вернее, номере, потому что на комнату эти несколько помещений были не похожи. Спальня, просторная и хорошо освещенная, из нее — двери в ванную, гостиную. Из гостиной — две двери в кабинет и гардероб. Доченька, родная, все для тебя. Хочешь заблудиться в выделенных тебе комнатах? Да пожалуйста!

— Приехали на несколько дней, а помещения явно были подготовлены заранее, — отметила я, рассматривая одежду для меня и Париса, в большом количестве висевшую в гардеробе.

— Потому что расчет делается на то, что ты тут останешься, и надолго, — пожал плечами Парис.

Я только фыркнула: если отец и правда так думает, то его ждет большое, очень большое, просто огромное разочарование. У меня не было ни малейшего желания жить здесь. Нет, не так. У меня не было желания больше двух-трех дней находиться рядом с незнакомым человеком, называвшим себя моим отцом. Может, сыграла роль детская обида, может, я просто не привыкла к заботе со стороны посторонних, но… Но я собиралась довольно скоро отсюда уехать. Вместе с Парисом, разумеется.

Отец дал о себе знать примерно через полчаса после того, как мы разместились в «номере».

Высокий седой слуга после предварительного стука зашел в спальню и с поклоном сообщил, что «его сиятельство желает видеть свою дочь».

Я, в чем была, в одежде из гостиницы, не переодеваясь, вышла в коридор. Желает видеть? Что ж, пообщаемся.

Небольшой кабинет, заставленный стеллажами с книгами и папками, мог вместить не более трех существ, желательно не особо крупных.

Отец сидел за рабочим столом, в кресле у окна, занавешенного гардинами в цветочек. Я села на стул напротив.

— Не переоделась, — поморщился отец. — Почему, Вита? Тебе не понравились платья?

— Мне и в этом удобно, — ответила я. — Ты хотел поговорить? О чем?

— О тебе. О твоей жизни. Ты молодая, знатная, красивая. И что я вижу? Ты сидишь в гостинице, заметь, безвылазно, связалась непонятно с кем. Ты портишь себе жизнь, Вита.

— И что? — пожала я плечами. — Жизнь моя, я поступаю так, как считаю нужным. Насколько я знаю, по меркам всех миров я считаюсь совершеннолетней. Так что не вижу проблемы.

 — Вита…

— Что? Почему ты так настаиваешь на своем видении ситуации и не хочешь услышать меня?

— Потому что я старше тебя. И знаю жизнь. А ты…

— А я прошу на меня не давить, — начала раздражаться я. — Все эти годы я отлично жила и без родительской опеки, и без тех, кто принимал бы за меня решения. Парис — мой выбор. И если попробуешь нас разлучить, получишь вторую Ольгеру. Из Источника, может, не выпью, но подчиняться твоим желаниям точно не буду. Запрусь где-нибудь, — отрезала я, поднимаясь и направляясь к двери.

— Вечером у нас бал, в твою честь, — догнал меня голос отца.

Я только раздраженно дернула плечом и закрыла за собой дверь. Сатрап, разыгрывающий роль заботливого отца.

Парис оказался в гостиной. Увидев меня, он хмыкнул:

— Уже успели поругаться?

— Терпеть не могу давления, — повела я плечом. — И эти отговорки: «Я старше, я знаю лучше!». Оно и видно. Двадцать семь лет не знал о существовании дочери, а теперь умничает и пытается решать все за меня.

— С таким настроем ты тут все разнесешь, — покачал головой Парис.

— Вряд ли, — проворчала я. — А хотелось бы. Чтобы в следующий раз думал, прежде чем делать или говорить.

В боевом настроении я собиралась и на бал. Правда, все же пришлось переодеться в облегающее и довольно откровенное, по меркам Париса, платье. Длиной до колена, с открытыми руками и сравнительно глубоким декольте, оно привлекало к себе внимание мужчин. Темно-синий цвет делал наряд полуофициальным, как раз таким, какой нужен был для бала. На ноги — светло-синие туфли, и можно покорять собравшийся здесь народ.

Парис наряд не одобрил, как и яркий макияж, собственноручно нанесенный мной.

Но на его претензии я только плечами пожала:

— В моем родном мире это платье считалось бы скромным почти во всех странах.

— Только ты теперь не в своем мире, — проворчал недовольный Парис, красовавшийся в черном смокинге, брюках того же цвета, белоснежной рубашке и темно- коричневых туфлях. Элегантный молодой человек, ничего не скажешь. Еще б не был таким ревнивым, цены ему не было бы.

В широкой, просторной комнате, освещенной магическими шарами и украшенной живыми цветами, мы оказались уже поле начала бала. Гости, приглашенные радушным хозяином, неспешно бродили по помещению, пили спиртное, закусывали небольшими бутербродами и явно радовались жизни. В отличие от меня.

Париса увидели внезапно появившиеся знакомые оборотни. Как они тут оказались, вопрос отдельный. Я осталась одна, но ненадолго.

— Отлично выглядишь, родная, — подошел ко мне отец. Рядом с ним шла мать.

Ну конечно же, счастливое воссоединение семьи. Игра на публику, насквозь фальшивая. Родители даже наряды подобрали под цвет моего платья.

Мне захотелось выругаться, снова, кстати, как будто я никогда не считалась скромной благовоспитанной девушкой. Но вместо этого искреннего порыва пришлось через силу улыбнуться.