Эван входит в мою спальню и даже не смотрит на Блайта, как будто точно знает, что он должен быть здесь. Взгляд прикован ко мне, и между бровями пролегла задумчивая морщинка. Серебряный обруч с рубинами лежит на его лбы словно влитой, а на черном камзоле вышита лаконичная серебряная корона.
Я спускаю ноги с постели и пытаюсь — очень неуклюже — опуститься в реверансе. Шатаюсь, чуть не заваливаясь набок, но Эван берет меня за подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. И этот взгляд… Он словно волшебник собирает меня по кусочкам, осколок за осколком, как драгоценную вазу, которую сам же и разбил.
— Ты опоздал, — говорит Эван, рассматривая следы на моем лице.
— Не пошел бы ты, — огрызается Блайт.
Теперь и я чувствую это: напряжение между ними. Что-то тугое, колючее, как соль на коже. Мне хочется спросить, что они друг для друга, но, кажется, сегодняшняя ночь и так будет переполнена откровениями. Возможно, где-то среди них…
— Убирайся вон, — хлестко говорит Эван. Он до сих пор смотрит на мое лицо, ощупывает взглядом кровоподтеки и отметины от хватки принца на моей шее. Мрачнеет, становится похожим на ураган, который посадили на привязь. — Вон! — рявкает так громко, что Шиира в моей голове сокрушено вздыхает.
Блайт бросает на меня тяжелый взгляд, сжимает челюсти — и желваки натягивают белую кожу уродливыми змеями. Он медлит еще мгновение, и я чувствую невесомое поглаживание кончиками пальцев где-то в области сердца. Он словно притронулся ко мне сквозь хлам одежды и плоть. Притронулся — и вышел, громко хлопнув дверью.
Эван снимает перчатку, помогает мне подняться и усаживает на кровать. Мы не разговариваем, мы просто существуем в одной комнате двумя знакомыми незнакомцами. Как будто и ему — божеству — не хочется рушить мое забвение.
— Ты — лучшее, что я создал, — говорит великий герцог, скользя ладонью у меня над волосами. Не прикасается, но мне хочется почувствовать его ладонь, потому что она подарит желанное успокоение.
Это совсем не те чувства, которые будит во мне Блайт. Не буря страстей и не желание раствориться в его глазах. Это что-то глубоко внутри, моя собственная основа основ. Быть покоренной им — это так естественно.
— Я — тот бастард, которого ты ищешь?
Беру его за ладонь и прикладываю к своей щеке. Глаза закрываются сами собой, губы скользят по шероховатой коже.
— Мне незачем искать то, что сам же и спрятал. Все эти сплетни и слухи — лишь ширма, чтобы пустить псов по ложному следу.
— Я просто шахматная фигурка на доске, где ты ведешь свою игру?
Мне не будет больно, даже если он скажет «да». Я раскрываюсь лепесток за лепестком, эмоция за эмоцией. Это все равно, что лететь на свет и видеть там, пока еще неясное, но уже осязаемое предназначение. Сосуд не может обижаться на божество за то, что оно собирается наполнить его терпким вином своего великого замысла.
Эван поднимается, идет к окну и, помедлив, открывает его. Вдыхает полной грудью морозный воздух и манит меня пальцем. Знаю, что ни сейчас, ни потом, в будущем, где должно случится что-то ужасное, никогда не смогу сказать ему «нет». Великий герцог берет меня за талию, легко усаживает на подоконник, но даже так мне приходится задирать голову, чтобы заглянуть в его бесконечно синие глаза.
— Мы не вечны, Дэшелла, — печальным голосом говорит он. — Ни я, ни Блайт, ни другие сущности, о которых тебе, увы, совсем скоро придется узнать. Это игра богов, Дэш, и ты в ней — не пешка. — Он снимает свой обруч и украшает им мою голову. — Ты — моя Ледяная королева. Кровь первых и кровь династии.
— Породистая борзая, — почему-то веселюсь я и даже болтаю ногами, постукивая каблуками о стену.
Это не та радость, которую хочется спрятать в сердце. Это счастье исхлестанной лошади, которую, наконец, расседлали и избавили от шор.
— Породистая королева, — поправляет Эван.
Корона такая тяжелая, что, кажется, стоит мне пошевелиться — и шея просто сломается. Металл обжигает и царапает лоб, как будто живет своей собственной жизнью и вгрызается прямо в кость. Но я знаю, что именно там ей и место. Что я создана ее носить, и что даже если ноша станет непосильной, то и тогда не сломаюсь. Потому что Кудесник не создает подделки.
— Ты не представляешь, чего мне стоило подложить спесивую принцессу под короля, — сетует Эван — и наш разговор немного оттаивает. Он говорит со мной запросто, потому что знает: творение всегда поймет своего творца. — Она чуть не сошла с ума, когда увидела в своей койке не прекрасного принца, а храпящего борова. Но оно того стоило.
— Черные вороны, — снова смеюсь я. — Мы с Ривалем — черные вороны. Потому что, — я подношу к глазам Эвана свои оголенные запястья, — одна кровь.
— Забудь о нем, — требует великий герцог. — Того Риваля, которого ты знала, уже не существует.
Я была готова принять действительность, в которой меня сделали племенной кобылой, и смирилась с ней без лишних слов и детских сожалений. Но мысль о том, что Райль попала в руки «нового» Риваля, рассекает терпение надвое.
— Что значит, «не существует»? Эван!
— Точно так же, как не существует тех, кто когда-то был великим герцогом и твоим ненаглядным Блайтом. Тела — это просто оболочки, кожа, кости, кровь. Вынь душу — и ничего не останется. Эта реальность слишком нестабильна, чтобы выдержать наш истинный облик. Будет очень обидно стать причиной гибели сотворенного собственными руками мира. Так что, как видишь, приходится выкручиваться.
— Я не понимаю, — мотаю головой, и Эван придерживает меня за спину, чтобы не свалилась вниз.
— Твою семью действительно уничтожил Эван. Но все эти годы в бегах, Дэш, не я отравлял твою жизнь тенями наемных убийц. Хотя и сделал так, что ты стала женой старого герцога, получила великолепное образование, научилась хитрить и отточила навыки светской беседы и дипломатии. Жаль, что не только я умею манипулировать человеческими страстями. Силы, с которыми мы сразимся в этой шахматной игре, ничуть не слабее меня, просто все это время они развлекались, уничтожая другие миры и других королей. Постарайся поверить мне на слово, даже если пока не способна увидеть все моими глазами. Это случится, всему свое время. Мое идеальное творение, увы, было спрятано не слишком хорошо, хоть я сделал много гнусностей, чтобы подобрать ему идеальную тайник.
Ему не нужно продолжать, потому что в этот самый момент я «вижу». Я снова «вижу» и кровавую бойню далеко в ледяных равнинах, и Ледяную принцессу, которая ведет в бой своих верных воинов против каменных гигантов, которым не страшны ни стрелы, ни мечи, и даже древняя кровь бессильна против них. И воин, последний из лучших, которого моя мать — теперь я это знаю — отправляет защитить и вернуть ее украденное дитя.
И этот воин — Блайт… но еще не Шагарат.
Я вижу все так ясно, словно была там, собственным телом почувствовала каждую смертельную рану и отравила слух каждым ударом клинка о клинок. Это — лишь малая часть того видения, о котором говорит Эван, но даже сейчас я чувствую, что вряд ли готова уместить в себя все эти знания.
