Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Связанного Иисуса ведут прочь. А по Иерусалиму бегут вестники со срочным сообщением: Синедрион, высший иудейский религиозный суд, должен собраться немедленно!
* * *
Иисус ничего не видит. Ночь темна, а повязка на глазах отсекает даже самые отдаленные и слабые источники света.
Однако слышит он прекрасно – и слова, что доносятся до него сейчас, призваны сломить его дух.
– Прореки, – насмешливо говорит стражник, и вслед за этим на Иисуса обрушивается еще один сокрушительный удар. – Прореки, кто ударил тебя?
Кулаками и ногами, со всех сторон. Некуда бежать, негде укрыться.
– Кто ударил тебя? – снова и снова спрашивают стражники, нанося удар за ударом. – Кто?
Избиение продолжается несколько часов, пока стражники не устают от своей садистской игры.
Когда Иисуса снова ведут в дом Анны, где ему придется предстать перед судом Синедриона – тоже незаконным судом, – он весь в синяках и в крови. Лицо распухло. От слабости и потери крови ему трудно стоять, не говоря уж о том, чтобы подбирать аргументы в свою защиту.
Но и избитый, и связанный – он не покорится своим палачам.
* * *
Иисус стоит перед Синедрионом. Повязка с глаз снята. Трудно сказать, все ли члены совета – семьдесят один человек – собрались в зале; во всяком случае, Иисуса не привели для суда в Храм, как велит закон. Вместо этого священники окружили его в банкетном зале дворца Анны, среди росписей и мозаик.
Лицо и тело Иисуса покрыто синяками. С самой Тайной Вечери он ничего не ел. Однако ни побои, ни насмешки не сломили его дух. Несмотря на поздний час, весть о том, что Иисус схвачен, уже летит по Иерусалиму. Во дворе дома собралась небольшая толпа: чтобы согреться, люди жгут костры. Двое учеников решили, что негоже бросать Иисуса, и, рискуя, что схватят и их, пробрались сюда. Они стоят сейчас среди людей, верных Кайафе.
Иисус видит, как приспешники Кайафы один за другим входят с холода, чтобы произнести против него ложное свидетельство. Стоя перед Синедрионом, они нагло лгут об Иисусе, вплетают в истории о его словах и деяниях то, чего он не говорил и не делал. Члены Синедриона слушают внимательно, выискивая в ворохе обвинений хоть что-то, заслуживающее смертной казни. Они терпят потоки лжи, надеясь разыскать в этой груде небылиц что-нибудь серьезное – пусть даже на это уйдет вся ночь. Лжесвидетельство по закону карается смертью: но сегодня Синедрион готов закрыть на это глаза.
Иисус не говорит ни слова.
Наконец звучит обвинение, которого ждал Синедрион.
– Этот человек, – сообщают двое верных слуг Кайафы, – говорил: «Могу разрушить Храм Божий и в три дня создать его».
Кайафа, который до сих пор сидел, при этих словах вскакивает и бросается к Иисусу. К его ярости, с этим обвинением Иисус не спорит. Один взгляд на Назареянина подсказывает, что воля его должна была быть сломлена еще много часов назад: весь он в синяках, ссадинах, в засохшей крови. Но Иисус стоит прямо, не опуская головы, и лицо его спокойно.
– Что же ничего не отвечаешь? – гневно спрашивает Кайафа. – Что они против тебя свидетельствуют?
Иисус молчит. Он понимает, что за вопрос висит сейчас на языке у Кайафы. Вопрос, ответ на который хотят услышать все в этой комнате. Тот самый вопрос, ответа на который ждут сотни тысяч паломников в Иерусалиме. Иисус предчувствует, о чем спросит Кайафа, – и знает, что «правильного» ответа не существует. Что бы он ни сказал, ему не избежать казни.
– Заклинаю тебя Богом живым, – медленно и раздельно говорит Кайафа, – скажи нам, ты ли Христос, Сын Божий?
Молчание. Из окна доносится чириканье первых ут-ренних птиц. С улицы долетают голоса. Но в этом зале, где Кайафа обычно принимает гостей и ведет официальные храмовые дела, царит глубокая тишина. Никто не издает ни звука – все нетерпеливо ждут решения Иисуса. Заговорит ли он?
И Иисус отвечает:
– Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать мне и не отпустите меня. Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией.
– Итак, ты Сын Божий? – настаивает первосвященник.
– Вы говорите, что я, – отвечает он.
И, глядя Кайафе в глаза, добавляет:
– И вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных[77].
Тут Кайафа хватается за ворот своей туники и разрывает дорогую ткань на груди. В обычных обстоятельствах не пристало первосвященнику выражать гнев подобным образом. Но сейчас обстоятельства необычные: ведь Иисус назвал Кайафу ни много ни мало врагом самого Бога!
– Он богохульствует! – восклицает первосвященник, повернувшись к Синедриону. – На что нам еще свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство его! Как вам кажется?
Религиозный закон гласит, что при вынесении приговора каждый член Синедриона должен проголосовать. Но сейчас обходятся без долгой процедуры. Вердикт выносится подавляющим большинством голосов. Против только Никодим и еще один богатый саддукей, по имени Иосиф Аримафейский.
Восходит солнце. Иисус обвинен в богохульстве и приговорен к смерти. Следующий шаг – неизвестно, легкий он или трудный, – в том, чтобы убедить Понтия Пилата утвердить приговор и совершить казнь.
* * *
На другом конце Иерусалима, в Антониевой башне, дюжина солдат, составляющих три команды распинателей, сидят за ientaculum – первым и самым плотным приемом пищи. Скорее всего, вернуться в бараки ради prandium – легкого полуденного перекуса – им не удастся, так что сейчас они наворачивают большие та-релки овсяной каши. Часто каша подается с сыром и медом – так и вкуснее, и сытнее: ведь перед тяжелой работой нужно подкрепиться. Тут и там на длинном общем столе стоят корзины с хлебом, красное вино и легкое пиво.
Варавва и его подельники, уже приговоренные к смерти, содержатся неподалеку, в подземелье башни. Через некоторое время их выведут на двор для бичевания, или verberatio, как называют эту процедуру римляне. Для этой цели во дворе вкопаны в землю невысокие столбы. На вершине каждого столба металлическое кольцо. Приговоренного со связанными руками подводят к столбу. Палачи снимают с него одежду, заставляют встать на колени, а связанные руки поднимают над головой, вдевают в кольцо и защелкивают замок. Человек оказывается зафиксирован, не может ни упасть, ни увернуться от ударов. Обычно еще перед тем, как на спину опустится первый удар бича, осужденный напрягает все мышцы и стискивает зубы в ожидании невыносимой боли.
Ключ к искусству палача – не в том, насколько сильно бить, а в умении управлять движениями хвостов кожаной плети, в которые вплетены металлические кругляши и обломки костей. Именно эти приспособления причиняют наибольший ущерб телу.
Профессиональные убийцы – те, что сейчас доедают овсянку, – чтобы показать свое мастерство, сжимают деревянную рукоять flagellum чуть крепче своих товарищей, замахиваются совсем не намного сильнее – однако, если бич ложится удачно, им удается одним ударом обнажить внутренние органы. Об этом зрелище историк Евсевий Кесарийский напишет так: «Зрители были поражены изумлением, видя, как бичи обнажили самые глубокие вены и артерии казнимых, как предстали взору части их тел, обычно скрытые, – и кости, и внутренности».
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
