— Мама, — снисходительно так. — Деньги есть. Покупаем сейчас же! И надо подумать, куда поедем отдыхать. Через неделю же отпуск.
Любопытненько. Крайне.
— Маш. Откуда вдруг у тебя деньги?
Дочь поняла, что Штирлиц близок к провалу. Насупилась и замолчала. А я продолжала, уже все понимая:
— И кто тебе денег дал? Томбасов или «Крещендо»?
В конце концов, надо же знать, кто отработал у меня за спиной. И с кем педагогикой заняться. Вот странные люди. Вроде должны были понять, что мои решения стоит уважать. И не стоит действовать у меня за спиной, а уж тем более через ребенка. И ложь я не приемлю. Ни в каком виде. Низко это.
— Деньги наличкой дали или на карту?
Молчит. Злится.
— А то, что я была против — и для тебя не аргумент?
— Да почему против то?! — закричала дочь.
— Маша, да потому что с друзей нельзя брать деньги. Потому что они с тебя денег не берут, потому что это…
— Я заработала! Вот ты знаешь, сколько они спускали с той фирмой? — дочь поморщилась. И гримаса у нее стала точь-в-точь Лева, когда еще не злится, но уже перманентно недоволен. — И ты знаешь, сколько они Димке заплатили?
— Димка — это?
— Ну, брат моего одноклассника, он монтировать умеет. Ты сама про него говорила.
— Хорошо. Допустим. Но прежде чем брать деньги, можно было обсудить все со мной.
— Что с тобой обсуждать?! Ты только истеришь! И все портишь. И одно: нельзя- нельзя-нельзя. Унизительно. А сама?! Все время в своей школе, со своими учениками! Или сейчас — снова занята. На меня у тебя никогда нет времени!
Выпалила. Сама испугалась — вон слезы на глазах. Я задышала, пытаясь избавиться от стучащего в голове дятла.
— Давай. Мы. Успокоимся. И тогда поговорим.
— Ни о чем я говорить не буду. И деньги не отдам! Я их заработала! Сама!
И выскочила.
— Маша!
— Не хочу с тобой говорить.
Я подскочила, чтобы броситься за ней. И чуть не упала — голова закружилась так, что я замерла, опершись о стол в гостиной. Да что ж такое! Еще не хватало, чтобы из-за квартета, денег и Томбасова лично, я стала ссориться с дочерью. Не было же такого. Мы всегда были близки, а за этот год вообще стали соратницами и союзницами. А тут?
Что стало вдруг не так?
Странно, но мне думалось, что как только мы решим вопрос с этими распроклятым деньгами и долгами, как только сможем вздохнуть без ежемесячной удавки на шее
— так все сразу станет просто расчудесно. Мы начнем больше общаться, я избавлюсь от чувства вины от того, что мало времени уделяю дочери. Мы решим вопрос с занятиями по вокалу. Поедем в отпуск.
Но никогда до этого дня дочь не заявляла, что не желает со мной разговаривать.
Выпрямилась, обхватила себя руками. И вдруг поняла, что сама себя и загнала в ловушку. Сама приняла решение приехать в этот дом, в другую, неизвестную мне жизнь. И словно бы попала на другую планету. И… расслабилась. Вот и получила.
— Олеся…
Я не слышала, как подошел Томбасов. И вздрогнула, когда он обнял меня. Вот чего сейчас не хотелось, так эти видеть его, чувствовать и осязать.
— Ты знаешь, — он губами легонько коснулся моей шеи. — Сегодня был препоганый день. Все и сразу. Как с ума все посходили. Ничего не выходит так, как запланировано, а это просто недопустимо. Но. Я подъезжал к дому и понял, что ты меня ждешь. Машка тут. И я поймал себя на том, что улыбаюсь.
— Машка? — глухо сказала я. — Даже так?
Он развернул меня к себе и внимательно взглянул:
— Что случилось?
— Скажи мне, откуда у моей дочери такой дорогой телефон?
— Я подарил. — он все еще не понимал, что случилось. — Ей же нужен был телефон с хорошей камерой.
— Ага. И зачем? Чтобы ты мог за моей спиной переводить ей деньги?
— Олеся… — Тамбасов выставил вперед руку, призывая остановиться, но именно этот жест разозлил меня еще больше.
— А ты подумал, на что она могла потратить эти деньги? Огромные, шальные?
— Так. Стоп.
— Ты не имел никакого права за моей спиной решать вопрос с деньгами и настраивать мою дочь против меня.
— Я не…
— Денег не переводил?
— Олеся, — он потрепал меня по плечу, как какого-то глупого спаниеля, со снисходительностью хорошего хозяина. — Я, конечно, пытаюсь понять тебя, но, извини, ты ведешь себя глупо.
Я молчала. Дятел в голове, который вроде затих, снова завел свой монотонный стук.
— Ты уперлась с этими деньгами. Вот скажи, почему? И ладно бы я или Лева просто так собирались с тобой поделиться, потому что нам благотворительностью вдруг захотелось заняться. Так нет. Ты их заработала. Как и Маша, кстати.
Я села — ноги не держали. Олег нехотя, но выпустил меня.
— К тому же, позволять твоему мужу…
— Бывшему. И не моему, — поправила я на рефлексе.
— Хорошо. Бывшему не твоему мужу общаться с девочкой. И говорить ей все эти гадости. О тебе. Обо мне. И…
— СТОП.
Я подскочила. Развернулась. Он только сейчас увидел мое лицо. И как-то осекся.
— Как ты себя чувствуешь?
— Отвратительно. Спасибо. Томбасов. Ты откуда знаешь?
— О чем, — принял независимый взгляд еще один Штирлиц, близкий к провалу. Что-то понедельник у меня задался. Я в роли гестапо. Еще бы в голове долбить перестало, а. Сколько же можно. Я попыталась говорить спокойно, хотя вся клокотала. Но все еще не хотела верить.
— Откуда ты знаешь, о чем они говорили. О том, что говорили вообще. О гадостях? И прочем?
— Оттуда.
— Ты что же? Прослушиваешь наши телефоны? — не веря этому спросила я.
Он мрачно и решительно посмотрел на меня.
— Тааак. Изумительно. Слушай. Ты про право на личную жизнь слышал?
— Какую твою личную жизнь? — заорал он. — Вернуться к этому уроду? Попасть в неприятности, когда я ничего не успею сделать?
Меня затрясло. Я обхватила себя руками. И проговорила:
— Не смей повышать на меня голос.
— Олеся, давай не будем выносить друг другу мозг. День и так был тяжелый.
Кивнула, чего спорить. Тяжелый.
— Почему ты молчишь?
Очень логично, нечего сказать.
— Думаю.
— О чем же.
— О том, какое право ты имеешь, так поступать.
— Да как так-то?!
— Ты и правда не понимаешь?
