2079 год
– Э-э… миссис Скиннер?
Это сказал мужчина, очень молодой человек, стоящий очень близко от сцены. Я как-то упустила момент, когда он подошел, но вот он был тут, всего лишь в нескольких метрах от нас с Генри. Он был высоким, худым, с бритой головой, в одном ухе блестела желтоватыми бликами маленькая сережка колечком. Он выглядел грубовато и неопрятно, как если бы работал или спал на улице.
– Миссис Скиннер, у меня вопрос, – сказал он.
Где Луна? Оглядев толпу, я отыскала ее взглядом, она сидела в первом ряду, с краю, в проходе. Она скинула туфли и вытянула вперед ноги в красных носочках. Она внимательно смотрела на этого парня; на него все смотрели. Меня удивило, как много людей все еще оставались в зале, не разошлись по домам. Конечно, может быть, из-за отключенного электричества у них были некие опасения насчет того, что ожидает их снаружи. У меня они тоже были.
Я повернулась и посмотрела на юношу:
– Да?
– Мне вот интересно, – начал он, потом замолчал и стал яростно чесать рукой голову.
Пока он делал это, я заметила, что с ним что-то не так. Что-то неправильно. Он двигался, как будто стоял на лодке, а все остальные – на твердой земле. Покачивание, нетвердость. Не отрывая от него взгляд, я взяла Генри за руку и один раз крепко сжала.
– Мне интересно, – повторил он, – что вы думаете о текущем состоянии дел. Вы же знаете, что происходит в мире, все это дерьмо. Коррупция. Богатые богатеют, а мы все боремся за выживание и еле сводим концы с концами, чтобы хоть как-то… – Он сделал паузу. – Что вы об этом думаете?
– Ну… – откашлялась я. – Я думаю, что это возмутительно, – сказала я. – Нынешняя администрация. То, что происходит с окружающей средой, что происходит с меньшинствами. Я считаю, это должно прекратиться.
– Вот как? – Он оскалился на меня, растянув губы в некоем подобии улыбки. – Так почему же вы не пользуетесь всем этим, чтобы сделать хоть каплю добра? – Он обвел рукой вокруг, широким, во всю длину своей руки с вытянутыми пальцами, жестом очерчивая зал, аудиторию, камеры. – А?.. – спросил он. – Вот тут полно людей, они слушают вас, а вы только и можете, что рассказывать нам байки про семью? Провалы любви, это все, что вы можете сказать? Видения и галлюцинации? – Он фыркнул. И снова зачесался.
Мне не впервые задавали такой вопрос, хотя обычно это делалось более вежливо. С учетом того, что происходило в мире в последнее время, я не раз более чем вскользь задумывалась, не начать ли мне заниматься политикой? Я перестала работать в «Почувствуй климат!» много десятков лет назад. В последние годы я посещала частные мероприятия, участвовала в аукционах, делала пожертвования, но публично не делала практически ничего. Ни выступлений, ни речей, ни социальных сетей, ни сборов средств или лозунгов для каких-то кампаний, хотя меня много раз просили принять участие в чем-то подобном.
Дилемма состояла в том, что любые слова, которые я могла бы сказать во время лекции или на страницах газет, никогда не имели бы той силы, как слова, которые я пишу как поэт. Вдохновение, зовущее к действию, может принимать разные формы. Ведь для желания принять участие в чем-то нужны не столько лозунги, призывы или аргументы, сколько чувства, вызывающие эти желания. Чувство несправедливости, стремление восстановить ее, эмпатия, злость. И что же может вызвать их лучше, чем стихи?
Я задумалась, как лучше объяснить это молодому человеку, но он начал вопить – во всю мощь, со всей своей дури и ярости. И что мне было делать? Огненноволосая женщина в первом ряду ерзала в кресле. Луна бесстрастно смотрела на него, словно была привычна к подобным сценам. Я размышляла о балансе между общественной деятельностью и личной безопасностью. Думала о силе поэзии и искусства. О своих источниках вдохновения и о том, что могло побудить мать Луны выбрать для дочери имя из последней строки стихотворения, написанного мною семьдесят пять лет назад. Надо быть сумасшедшим, чтобы верить, что отдельная личность может изменить систему. Тут нужно чудо, тут нужна магия. А может, и нет. Может быть, все, что нужно – это алхимия отдельных личностей, которые верят, что прежде всего они могут измениться сами.
– …Чертовы дебилы, скоты, как вы смеете пытаться это делать, тогда как сами даже не можете… – продолжал вопить юноша.
Я уже не понимала, чего он хотел конкретно от меня. Мы с Генри смотрели, как он трясет поднятым кулаком.
– Какой злобный, – прошептал мне Генри. – В такие моменты я рад, что вторая поправка не работает.
Молодой человек наконец затих. Он покраснел, по его вискам струился пот. Я огляделась, но не увидела охранников. Они наверняка давно ушли, может быть, чтобы разобраться с электричеством снаружи. А может быть, их вызвали помогать в какой-то более неотложной ситуации.
– Мой дорогой, – сказала я. – Подойдите сюда. Пожалуйста. Поднимитесь на сцену.
Генри прошептал мне:
– Фиона, нет! Это неразумно!
Но я проигнорировала совет Генри. Я поманила юношу рукой. После неловкого промедления он взобрался по ступенькам, перешагивая через две сразу. Возле стены стоял складной стул, он взял его и со скрипом разложил, чтобы сесть возле меня.
– Идите ближе, – сказала я, и он послушался.
Я услышала неровный ритм его дыхания.
– Дайте мне руку, – велела я.
В зале было очень тихо. Я видела, как Луна наблюдает за происходящим, склонив голову набок, словно смотрит на небольшой, но смертельно опасный природный эпизод вроде птички, клюющей червя, или кошки, играющей с мышью. Такой интерес к подбирающейся смерти, но не имеющий к тебе никакого отношения.
– Вы знаете, что я училась читать по руке? – спросила я у молодого человека. – После катастрофы я много лет занималась поиском причин и истины, изучая множество различных наук. Я пыталась понять, почему люди верят в вещи вроде гадания по руке, в медиумов, предсказателей. Происходит ли это просто от отчаяния, или же существует нечто, чего мы до конца не понимаем. Магия, или Бог, или называйте это как хотите, но что-то, что объясняет те события, которые не может объяснить наука.
– Ну и?.. – спросил он.
– Ну вот. Я не нашла никакого ответа. Только то, что люди доверчивы. И игра на этом доверии породила огромное число разных профессий. Но! – подняла я палец. – Я не считаю, что есть что-то плохое в том, чтобы дать доверчивому человеку надежду, до тех пор, пока он действительно верит в нее. На самом деле я считаю, что надежда, даже полученная недостоверным способом, обладает огромной силой.
Я осторожно взяла руку молодого человека и повернула ладонью вверх. Мои пальцы были похожи на сморщенные сосиски, ногти не накрашены, по моей собственной ладони уже давно нельзя было ничего прочесть, хотя я могу сказать, что читалось там когда-то: долгая и насыщенная жизнь. Любовь, боль и снова любовь.
