— А ты мечтала?
— О, да! Сколько лет…
Если быть точным, двадцать. В ушах нарастает гул.
— Кажется, ему плохо!
— Клим, Клим! С тобой все в порядке?!
— Может быть, позвонить в скорую?
— Я — идиот.
Трясу головой и снова, в который раз, веду взглядом по всем присутствующим.
— Не нужно ему к доктору. Ему лучше выпить.
Киваю. Да, выпить… Чтобы не думать о том, сколько времени я потерял. Сколько боли ей причинил. И каким вообще был идиотом. Теперь мне намного понятнее ее страхи. Я… сам их породил.
— Я все сделал неправильно!
— Это мягко сказано, — подливает масла в огонь невестка.
— Мне нужно все исправить… Саша! Вы… вы пока накрывайте на стол, а я… я сейчас вернусь.
Ныряю обратно в злосчастные туфли, наступая на задники, бестолково толкаю дверь.
— Эй! Ты куда?!
— К Татке!
— Разве она не в больнице?
— Да, там…
— Тебя к ней не пустят. Не чуди…
— Нет, я все равно поеду.
Наконец, замки поддаются, я вываливаюсь в подъезд, не дожидаясь лифта, лечу вниз по ступенькам. Такое странное ощущение… С одной стороны, все кругом будто в тумане, а с другой, мои чувства еще никогда не были так сильно обострены. Только сейчас я замечаю, что в воздухе пахнет весной. Может быть, потому, что впервые за сорок лет смог вдохнуть полной грудью. А до этого я вполсилы дышал.
Машина не успела остыть. Ударяю по газам и, визжа шинами, срываюсь с места. Сердце колотится, как ненормальное, я будто горю… Горю огромным костром до неба. И небо мне благоволит. На моем пути не встречается ни одной пробки, и даже светофоры в кои веки приветливо подмигивают мне зеленым глазом. Бросаю машину у шлагбаума. Прямо под табличкой, запрещающей здесь парковку. Торопливо шагаю через великолепный больничный парк, еще час назад казавшийся мне унылым и куцым, прикладываю трубку к уху… Гудок. Еще один. А потом её тихий, немного хриплый со сна голос:
— Привет. Что-то случилось?
Почему я не подумал, что она может уснуть?! Зачем разбудил?
— Нет. Нет, ничего… Я просто соскучился.
— Правда?
— Очень. А еще я должен сказать тебе что-то важное. Ты можешь выглянуть в окно?
— Постой… Ты что, еще не уехал?!
— Уехал. Но потом вернулся. Ты же на третьем этаже? Включи свет! Никак не соображу, где твоя палата.
— Я не могу! У меня же соседки здесь…
Ах, вот почему она шепчет!
— А без соседок тебе не могли дать палату?! — возмущаюсь я.
— Так веселее, чего ты бурчишь? Давай, я тебе из туалета помашу. Сейчас… — В трубке что-то шуршит, а потом Татка спрашивает. — Ну? Увидел? Я включила свет.
— Ни черта!
— Может, ты не с той стороны здания?!
Господи! Какой же идиотский разговор. Я, наверное, опять не с того начал. Во мне так много мыслей и чувств, что если я не поделюсь ими с Таткой, то просто взорвусь. И мне так важно видеть ее в этот момент…
— Сейчас обойду. Только ты дождись, ладно? Я должен тебе сказать что-то очень и очень важное. Тебе ведь можно стоять?! Кровотечение… оно прекратилось?
— Да. Еще когда ты был здесь. Все в порядке. Правда, — ее голос смягчается и становится таким нежным, что я останавливаюсь на пару секунд, впитывая его в себя.
— Тата, я хочу, чтобы ты стала моей женой.
— Это просто замечательно, — смеется она, — но, кажется, мы с тобой уже давно женаты.
— Нет! Ты не поняла. Я хочу, чтобы ты стала моей женой по-настоящему. Хочу увидеть тебя в свадебном платье! Хочу произнести клятвы перед алтарем… Хочу собрать всех-всех твоих армянских родственников, чтобы они стали тому свидетелями и больше не ругали меня за то, что я зажал свадьбу. Но, главное, я хочу, чтобы ты знала, как… — от чувств моя речь сбивается, и я останавливаюсь перевести дух. Опираюсь ладонью в колени и, задрав голову, безошибочно нахожу окно, в котором, приложив трубку к уху, стоит моя любовь… Снова задаюсь вопросом, как я без неё жил. И понимаю, что это была не жизнь. А так… существование, как бы избито это все ни звучало. Задумавшись, теряю мысль, но Татка, как всегда, меня выручает:
— Чтобы я знала… — напоминает она.
— Чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю. И хоть я не могу гарантировать того, что сумею как-то компенсировать двадцать потерянных лет, но… — сглатываю огромный колючий ком, собравшийся в горле. — Но, клянусь, что сделаю для этого все, от меня зависящее.
— О, Клим… Я люблю тебя.
— Я знаю, малышка. Я… знаю. Измучил я тебя, да?
— Нет, нет! Что ты?! Хотя… черт, Терентьев, ты мог бы быть и посообразительнее. — Татка влажно всхлипывает, и я начинаю беспокоиться о том, что наш разговор случился именно теперь, когда ей не следует уж слишком эмоционировать.
— Думаю, тебе лучше вернуться в кровать, — нехотя шепчу я.
— Ну, уж нет! Я использую этот момент по полной, — смеется Татка и прилипает носом к стеклу, в безуспешной попытке стать ко мне ближе.
— Есть идеи по поводу свадьбы? — уточняю я, улыбаясь.
— Конечно. Главная моя идея — поручить все маме и Кире. Тебе в этом вопросе я не доверяю.
— Это еще почему?
— Потому что ты начнешь швыряться деньгами направо-налево, а мне это…
— Не надо. Я знаю.
— Вот именно.
— Интересно, в кого ты такая скупердяйка?
— Эй! Я просто люблю тебя. Тебя, понимаешь?
— Конечно. И от этого мне хочется тебя баловать еще сильнее! Что скажешь насчет свадьбы в Париже?
— Скажу, что ты спятил!
— На озере Комо? Нет? Тогда, может быть, в Санкт-Морице или в Ереване?
— Ты невыносим, Клим Терентьев, так и знай!
— Кстати, ты так и не взяла мою фамилию.
— Ты не настаивал.
— Я очень настаиваю сейчас. Тогда я, может быть, откажусь от мысли купить тебе…
Я не успеваю договорить угрозу, Татка со смехом меня перебивает:
— Хорошо-хорошо! Я займусь этим вопросом сразу же, как меня выпишут. А если уж тебе так хочется потратить много денег…
— Да?
— Ты не хочешь купить дом? Ну, или построить… У нас большая семья, а станет еще больше. Думаю, это неплохая идея.
К концу предложения в голосе Татки просыпается вообще несвойственная ей робость.
— Думаю, для одного ребенка дом — это слишком. Но если ты пообещаешь родить мне еще, по крайней мере, парочку — я завтра же пришлю к тебе риелтора.
