— Черт, я ведь даже не знаю, с сахаром ты пьешь или без, — протягивая ей чашку.
— Я уверена, что он хорош, это здорово, — сказала Джин, ничего не сообщая ему о сахаре и обеими руками принимая цилиндр размером с вазу.
Усевшись в машину, она сделала несколько глотков и поняла, что должна поделиться. Не это имел он в виду, не прихватив чашки для себя? Она протянула ему кофе, плеснув немного в коробку передач, но он отказался, занятый неистовым переключением скоростей. (Джин ощутила эго, препятствующее законному пользованию тормозами.) Лицо у него было поразительно свежим, но в вождении определенно чувствовалась усталость.
Лондон выглядел так, словно в нем произвели эвакуацию. Пролегавший по задворкам маршрут, который выбирал Дэн, петляя по узким улочкам, вроде бы был ни к чему. Привычка, предположила она, а также желание продемонстрировать свои познания. Как будто она еще недостаточно с ними знакома, с Дэновыми познаниями. Джин неотрывно смотрела в окно. Да, познания, думала она, проливая кофе себе на платье уместно коричневого цвета, пока они тряслись на ухабах мимо каких-то мощеных извозчичьих дворов, о существовании которых она даже не подозревала. Дэн, разумеется, сдал бы экзамен, путешествуя по ее телу от A до Z, он знал все окольные пути и открытые площадки, мосты и набережные, полосы для длительной стоянки и эстакады, каналы и тупики — ни один из кварталов не был опущен на его карте. Если подумать, его маршрут определялся неким натренированным чувством, как будто он в продуманной последовательности продвигался через весь свой репертуар. Выдающееся исполнение, Джин должна была отдать ему должное. Выдающаяся услуга.
Они не разговаривали, и это казалось нормальным. На протяжении всей поездки он улыбался. Не выказать удовлетворения, подумала она. Ты только посмотри, как он обозревает свой самый последний кубок. А вот Джин не собиралась обозревать еще что-либо в этой машине. И, вероятно, ни в каком другом месте тоже.
— Ты великолепна, — сказал он в тишину, не отрывая глаз от дороги. — И настоящая красавица.
— Дэн, — сказала она, набравшись смелости и полагая, что позволила ему достаточно, чтобы называть его по имени. — Та фотография. Ты не можешь держать ее на своем экране.
— Не могу? — Он глянул на нее, уязвленный и разочарованный тем, предположила она, что это все, что имела она сказать о его маленьком сюрпризе, его продолжающемся восхвалении. — Тебе она что, не понравилась? Ты же там просто прелесть. Я хотел сделать тебе нормальную распечатку, на хорошей бескислотной бумаге. Сорок шесть на шестьдесят — думаю, на матовой. Превосходно получилось бы.
— Не то чтобы она мне не нравилась. И не то чтобы распечатка мне не нравилась: я просто не хочу, чтобы эта распечатка была. Хочу, чтобы ты ее стер. — Джин говорила медленно, тщательно подбирая слова, — она как будто обращалась с крыши к кому-то внизу.
— Я ведь не снимал твоего лица.
Джин покрылась глубоким румянцем. Она готова была окунуться в свой стыд с головой, она хотела этого, навечно.
— Да уж, проявил заботливость.
— Ты могла бы быть кем угодно.
— Да, понимаю.
— Я имею в виду фотографию — она может изображать кого угодно, из какого угодно времени, вот что так славно. Она может быть кем угодно. Женщиной каждого. Женщиной-мечтой.
— Понимаю, что ты хочешь сказать, Дэн. — Джин набралась терпения — она не похвалила его, а чувствовала, что он хочет похвалы, такой же, какую сам адресовал ей. — Она очень милая. И, да, она могла бы быть кем угодно. Только она не кто угодно. Она — это я, Дэн. Это я. — Она через силу издала сухой смешок. Он больше не улыбался. Не настаивай. — Послушай, гм, — начала она, понятия не имея, что скажет дальше. Ей хотелось быть понятой, вот и все. Тон ее был серьезен. — Это было великолепно — изумительно. Я благодарна тебе. По-настоящему. — Прозвучало ли это окончательно? — Мне надо купить молока. Пожалуйста, останови вон там, у газетного киоска.
Они были всего в двух кварталах от ее дома. Дэн послушно и мягко подъехал к тротуару. Повернувшись к ней, он положил ей руку на колено. Он собирался дать ей возможность договорить.
— Полагаю, сейчас мы расстанемся, — сказала она. — И, да, о кино я Марку ничего не говорила. Так что сам понимаешь.
— Не беспокойся. Я понимаю, — сказал он, глядя ей прямо в глаза и снова улыбаясь — доверительно и с желанием вызвать ответную доверительность. Должно быть, именно так он выглядел, когда впервые появился в офисе, спрашивая о работе. Глядя на его пышущие здоровьем черные волосы, спадающие со лба, она понимала, почему Марк его принял. У него не было и секундного замешательства, когда он сегодня утром посмотрел себе в глаза, подумала она. Вручая ему огромную чашку, она, почти уже освободившись, улыбалась более непринужденно, чем прежде. Дэн подался к ней и бодро, по-дневному поцеловал ее в уголок рта, но ничуть не оскорбительно, как будто они не делали ничего из того, чем занимались ночью. Хорошо. Он воспринял ее послание.
Она выскользнула наружу и захлопнула за собой дверцу. Когда она наклонилась, он по-прежнему подавался к ней, обвивая рукой подголовник пассажирского сидения, как будто уже нашел новую подружку. Хмурясь и улыбаясь одновременно, она коротко, короче некуда, помахала ему рукой и ступила на тротуар, отвернувшись и уходя прочь, прежде чем он скажет что-нибудь еще. Пройдя ниже по улице, она оглянулась, но его уже не было.
Альберт-стрит, 10:01. Джин, изнеможенная, мучимая похмельем, чувствующая боль во всех уголках тела, направилась наверх, чтобы открыть кран и наполнить ванну, затем сразу спустилась вниз, чтобы убрать молоко. Увидела мигающий красным индикатор автоответчика: восемь сообщений. Вероятно, все от Марка, недоумевающего: куда, черт возьми, она подевалась? Или, может, из полиции: ее просят заглянуть в участок и помочь им с их расследованием. Может, от Вик — до сих пор не ложилась. Джин загрузила кофеварку до самого верхнего уровня, на шесть чашек, даже не дав себе труда снять плащ. Нащупала в кармане карту памяти.
Цифровая камера Марка — она была у входной двери, где он ее подзаряжал, а потом, так же, как и телефон, забыл ее с собою взять. Уж торопился, так торопился, подумала она. Неужели это и вправду было только позавчера? Джин с трудом могла в это поверить. На этот раз она поднималась по лестнице медленнее, тянулась, хватаясь за перила. Она закрыла воду в ванной и с камерой в руках вернулась на кухню. Гнездо для карты памяти было пусто: достаточное для Джин доказательство того, что он ее прячет. Первым делом она налила себе чашку кофе и нажала на кнопку воспроизведения на автоответчике.
Сообщение один. 6:22. Бии-ип! Викрам. Ее на мгновение прошибло потом, когда она вспомнила, что у него есть ключ от этого дома. Затем она услышала сумбурное лепетание Майи, опоздавшей на поезд. Затем отметился Марк: «Привет, дорогая! С трудом верится, что я до сих пор здесь. Кто эти люди? Кто я? Позвоню тебе позже. Пока! Пока». Но пощечиной, возвращающей к реальности, стал для нее голос отца: «Привет, дорогая. Это папа, и уже очень поздно. Надеюсь, если ты не отвечаешь, то это значит, что ты в городе. Слушай, милая, порадуй своего старика звонком, хорошо? У меня есть кое-какие новости. Ничего страшного. Люблю, папа».
