Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Философия, безусловно, пытается преодолеть человеческое одиночество, но эти попытки напоминают собой хрупкий мостик над неведомой пропастью. Реальное сближение людей (насколько это возможно вообще) происходит лишь в ходе общечеловеческой истории, в их повседневной деятельности. У Гуссерля и Гегеля типом связи сознаний было «бытие-для»: «другой» являлся «мне» и даже конституировал «меня», поскольку он существовал для «меня» или поскольку «я» существовал для «него». Одиночество в данной методологии связывалось с проблемой взаимного признания сознаний, которые поставлены друг против друга, которые являлись друг другу в мире и сталкивались лицом к лицу. «Бытие-с» Хайдеггера имеет совершенно иное значение: «с» не обозначает взаимное отношение признания и борьбы, которое проистекало бы из появления человеческой реальности, отличной от «моей», посреди мира. Оно выражает нечто вроде онтологической солидарности в использовании этого мира. «Другой» не является объектом. В своей связи со «мной» он остается человеческой реальностью, бытием, посредством которого он определяет «меня» в «моем» бытии. Хайдеггеровское «бытие-с» не является ясной и отчетливой позицией одного индивида перед лицом другого индивида, не является познанием. Это невнятное существование совместно члена команды с командой. Конкретная человеческая реальность по-прежнему остается одинокой.
В современной философской мысли (постструктурализм) на смену рефлексивной модели и гуссерлианской интерсубъективности приходит новое понимание субъективности, в корне отличное от пред-данности трансцендентального Я. М. Фуко и Ж. Делез в корне снимают все классические бинарные оппозиции Я и Другого, Своего и Чужого, Иного и Тождественного, настаивая на предельной оппозиции Внешнего (безразличного к индивидуальной жизни и смерти) и Внутреннего, которая по сути уже не является оппозицией, так как внутреннее есть лишь складка внешнего, его загиб, удвоение, а «двойником является моя самость, которая попадает меня как удвоение другого». М. Фуко в работе «Слова и вещи» (1966 г.) подвергает интериориальность (внутреннее) радикальной критике. Существует ли внутреннее, которое залегает глубже, чем любой внутренний мир, так же как внешнее простирается гораздо дальше, чем любой внешний мир? Внешнее не есть фиксированный предел, но движущаяся материя, оживленная складками и извилинами, которые вместе образуют внутреннее: они есть не что иное, как внешнее, но именно внутреннее внешнего. Если мысль приходит из внешнего и остается привязанной к внешнему, то каким образом получается, что внешнее не затопляет внутреннее как элемент, о котором мысль не должна и не может помыслить? Немыслимое, таким образом, не является внешним по отношению к мысли, то есть является внутренним мысли. Внутреннее есть операция внешнего. «Я не сталкиваюсь с собой во внешнем, я нахожу другого во мне»[105].
Тема одиночества здесь возникает через понятие «удвоения». Удвоение никогда не бывает проекцией внутреннего, напротив, оно есть интериоризация внешнего. Это не удвоение одного, а редублирование другого. Это не воспроизведение самости, а повторение различия. Это не эманация «Я», но нечто, что помещает в имманентность всегда – иное. И. Ильин в книге «Постмодернизм от истоков до конца столетия» (1998 г.) пишет о том, что весь пафос постструктуралистской мысли был направлен на доказательство невозможности независимого индивидуального сознания, на то, что индивид постоянно, и главным образом, бессознательно обусловливается в процессе своего мышления языковыми структурами, детерминирующие его мыслительные структуры. В той мере, в какой индивиду удается осознать этот фактор своей зависимости и его критически отрефлексировать, перед ним открывается путь к относительной независимости, и в этом плане постструктуралистская теория субъекта стремится к его эмансипации, но сама она возможна лишь при условии признания индивидом своей исконной ущербности и мыслится как постоянная борьба, как непрерывный, вечный процесс преодоления самого себя, происходящий глубоко внутри в сознании человека, интериоризированный до уровня рефлексии о своем подсознании. Фактически теория индивида лежит вне пределов постмодернистской проблематики, последняя знает лишь только фрагментированного индивида с расщепленным сознанием и без какой-либо положительной перспективы обретения гипотетической цельности, если не вообще самого себя.
Одна из основных проблем современности – это проблема «кризиса идентичности», которая непосредственно связана с феноменом одиночества. В контексте одиночества можно говорить о кризисе идентичности индивида, которая основывается на ощущении тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве, и на осознании того факта, что твои тождество и непрерывность признаются окружающими. Идентичность в данном контексте понимается как твердо усвоенный и личностно принимаемый образ себя во всем богатстве отношений личности к окружающему миру, чувство адекватности и стабильного владения личностью собственным «Я» и ситуации; способность личности к полноценному решению задач, возникающих перед ней на каждом этапе ее развития.
Негативное чувство одиночества возникает как ощущение грозящей опасности по отношению к приобретенной или сохраняемой индивидом самоидентичности; страх перед возможностью отсутствия смысла, который самость всегда ищет внутри себя. Конечно, любое значение или смысл, относящийся к интимности, по своему характеру, социален, поскольку интимность по своей природе относится к тем ценностям, которые созданы и разделены «Другим». Так как индивиды существа социальные, то их чувство идентичности напрямую зависит от «Другого» – это всеобщая истина, включая и тех, кто полагает, что аутентичность, составляющая позитивный путь индивида, одновременно включает в себя зависимость (hotonomous) и независимость (autonomous).
Аутентичность – необходимый процесс самоактуализации индивида и сохранения его интимности. В своем существовании индивид всегда находится на грани одиночества, так как «даже при избытке существования, одиночество может неожиданно стать зазором между мной и возможной бездной не-Бытия»[106].
Случается, что «Другой» вдруг схватывает ценностное бытие индивида, но его самость не выходит при этом извне своего внутреннего мира, и этим лишает самость индивида внутреннего «компаса». Тревога, чувство одиночества становятся «кочующими монадами» внутри огромного мира самости. Без «Другого» индивид потерян внутри себя, не имея представления, как достигнуть самоидентичности и более высокого уровня интеграции.
С одной стороны, одиночество связано с ощущением фрагментарности современного индивида, с другой – одиночество может стать следствием неудовлетворительных отношений между фрагментами этой самости. Это связано с проблемой «бездомности». В более общем смысле бездомность, по Хайдеггеру, коренится в покинутости Сущности бытием. Она являет собой признак забвения бытия. Вследствие его забытости истина бытия остается непродуманной. Бытие как событие, посылающее истину, остается потаенным. Через категорию «бездомности» в социальном одиночестве изображается страх самости быть пойманной (остаться потаенной) какой-то своей частью, причем, обычно, более низшими сегментами, чем мозг, Эго, душа или сознание, например, быть захваченной телом или каким-либо другим не-духовным и не-сознательным элементом.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
