И все же, несмотря на то, что Пакистан называют несостоявшимся государством и одним из наиболее опасных мест на земле, число погибших от террористических атак в Индии больше, чем в Пакистане. Об этом редко упоминают в Индии или на Западе, поскольку это не соответствует описанию успешной демократии. По данным Национального антитеррористического центра в Вашингтоне, в Индии из‑за взрывов и обстрелов в 2004–2007 годах погибло почти 4 тысячи человек — втрое больше, чем в Пакистане. И это без учета Джаммы и Кашмира. Общий показатель делает Индию вторым наиболее опасным местом в мире после Ирака. От Бихара и Ориссы на востоке до Пенджаба на западе, Карнатаки и Тамилнада на юге практически в каждом штате произошла трагедия. Однако элита в Дели и Мумбаи чаще всего избегала насилия и была уверена, что останется невредимой, пока принимает меры предосторожности. Это относилось даже к нападению террористов на парламент в 2001 году, когда погибли 9 человек. Провал был отнесен на счет упущений в системе безопасности и не повлиял на национальное сознание.
События 26 ноября 2008 года изменили это соотношение. Ночью вооруженные исламские боевики штурмовали отели «Тадж–Махал» и «Оберой», а также центральный железнодорожный вокзал и еврейский культурный центр, убив 172 человека в ходе плохо скоординированной беспорядочной перестрелки. И дело было не в числе убитых (несколько других террористических нападений были более кровопролитными), а в том, кто погиб. «Тадж–Махал», располагающийся на набережной возле знаменитого памятника «Ворота Индии», был не просто самым шикарным отелем Мумбаи. Он был местом, где вопросом престижа было поужинать или выпить у бассейна во внутреннем дворе. Здесь проходили важные деловые встречи. Это был превосходный маркетинговый инструмент для демонстрации индийской элитой своей власти и стиля всему миру. Поэтому индийские телекомпании срочно отправили свои передвижные станции именно в это место, несмотря на то, что большинство людей — обычных людей — погибло на железнодорожном вокзале.
Три дня индийские зрители не отрывались от телевизоров. В стране пять круглосуточных англоязычных новостных каналов. Принцип непрерывной передачи новостей сопряжен с соблазном трансляции информации прежде, чем она может быть подтверждена. Это делалось в азарте репортажа, и ряд журналистов впоследствии упрекали не просто в погоне за сенсационностью, а в том, что они рисковали чужими жизнями и даже способствовали гибели постояльцев, по неосмотрительности показывая в эфире, где именно те могли находиться в отеле. Одной из таких обвиняемых была Баркха Датт, лицо канала Эн–ди–ти–ви. Она прилетела из штаб–квартиры в Дели и поочередно вела репортажи из двух отелей. Она рассказала мне: «Там не было ни одного брифинга, не было пункта координации информации». В течение трех дней государство было дезорганизовано. Журналисты метались, разыскивая кого‑нибудь, на кого можно было бы сослаться. «Все инструктировали — военно- морское ведомство, политики, полиция, — и все же у меня создалось чувство, что никто не понимает, о чем говорит», — рассказывает Датт, являющаяся старшим редактором канала.
Индийские каналы сосредоточились не столько на самих террористах, сколько на некомпетентности властей. Военным понадобилось шесть часов, чтобы прибыть из Дели, поскольку их самолет отправился в Пенджаб по очередному делу и никто не сообразил вызвать его обратно. Местная полиция была плохо вооружена и не имела даже радиосвязи. «Мы показали, что терроризм — великий сторонник всеобщего равенства, — говорит Дат. — Мы показали, что страна полностью неуправляема. Мы даже не узнали бы, каким должно быть правильное наблюдение». Она делает более широкое обобщение: «Люди дошли до крайней небрежности. Но опасность заключается в том, что они трансформируют это в недовольство политическим процессом в целом». Только когда Датт вернулась к себе в редакцию, она поняла, в какой степени стала объектом жесткой критики: «Травля в интернете была потрясающей… Меня превратили в козла отпущения за то, что делали все».
Это может показаться странным, но Эн–ди–ти–ви ведет себя сдержаннее, чем большинство других телекомпаний. Два других канала, «Таймс нау» и «Хедлайнс ньюс», которые принадлежат медиа–группам «Таймс оф Индиа» и «Индиа тудэй», демонстрируют посягательство на разум. Они не отделяют новости от комментария. Они следуют модели «Фокс ньюс»: сначала патриотизм, после — сложности.
Хотя различные каналы следовали собственным, часто ошибочным направлениям расследования в ходе трансляции этой захватывающей и ужасной истории, они немедленно сошлись в том, что случившееся обусловлено происками внешних сил, а именно — Пакистана. Эксперты состязались в том, чтобы превзойти друг друга в страстном осуждении Пакистана и в угрюмости призывов нанести военный удар по соседу. Мало кому из этих вояк пришло в голову, что обе страны обладают ядерным оружием. Реакция правительства была более взвешенной. Министры тщательно выбирали слова, опасаясь того, что провокационные высказывания могут привести к мусульманским погромам. Мусульманские лидеры в Индии осудили теракты, чем помогли успокоить потрепанные нервы.
Но осада Мумбаи явилась переломным моментом для преуспевающих классов Индии. Она побудила многих из тех, кто живет в собственных частных Индиях, не испытывая на себе невыполнения государством своих функций, потребовать от правительства безопасности. В высшей судебной инстанции города состоялось рассмотрение иска к правительству, которое оказалось неспособным выполнить свою конституционную обязанность по защите права граждан на жизнь. Такие судебные иски были важным механизмом защиты прав пострадавших. В этом случае в числе истцов оказались инвестиционные банкиры, корпоративные юристы и Бомбейская торгово–промышленная палата. Впервые она участвовала в судебном разбирательстве в интересах общества.
В ночь после кровавой расправы в Мумбаи тысячи манифестантов собрались у «Ворот Индии» на марш со свечами, где они дали выход гневу, обращенному на выбранных ими лидеров. Аналогичные акции протеста прошли в Дели, Бангалоре и Хайдарабаде. Все организовалось спонтанно, призывы распространялись с помощью эс–эм–эс, электронной почты и «Фейсбука». Я обсуждал события этих нескольких дней с Кальпаной Шармой, журналисткой и писательницей, которая специализируется на проблемах бедноты и других незащищенных групп. Мы сидели в баре «Леопольд», за углом от «Тадж–Махала». В этом баре террористы начали свою операцию той ноябрьской ночью.
Они спокойно закончили ужин, оплатили счет, а после открыли огонь по посетителям и персоналу, убив шесть человек. Управляющий отказался заделать пулевые отверстия в память о тех событиях. Шарма вспоминает о своем удивлении, когда она увидела состоятельных людей на улицах, а не в своих автомобилях. Они призывали к запрету выдвижения преступников на выборах. На плакатах значилось: «Нет безопасности — нет голосов» и «Нет безопасности — нет налогов». Шарма рассказала, что она подошла к мужчине, который нес один из этих плакатов, и сказала: «Вы не платите налоги, но вы скорее всего и не голосуете». Учитывая прежнее неучастие богатых в делах государства, ее наблюдение, возможно, было правильным.
Когда Шобха Де, автор чувствительных романов, индийский вариант Джеки Коллинз, заявила в эфире Эн–ди- ти–ви «С меня хватит», она выразила желание общества, чтобы что‑либо было сделано. Проблема заключалась в том, что никто не знал, что именно. Некоторые обвиняли Де в подстрекательстве к применению силы против Пакистана или против мусульман в Индии. Она решительно отвергала такие обвинения, утверждая, что имела в виду свое нежелание и дальше терпеть некомпетентность правительства. Я захотел встретиться с ней. «Мы в интеллектуальном, эмоциональном и моральном кризисе», — сказала она, когда я приехал в ее шикарную квартиру в «Кафф пэрейд», доме с видом на Аравийское море, подобающем одной из звезд Мумбаи. — Кумиры, кинозвезды, руководители бизнеса — никто из них не осудил должным образом террористические атаки. Первое, что они сделали — призвали правительство обеспечить безопасность их самих, их проектов и предприятий». Де сказала, что элита стала слишком «невосприимчивой, приобрела законный статус в условиях коррупции», что она не в состоянии что‑то сделать и что «сейчас это слишком глубоко укоренилось».
