Рая осталась за порогом. Сопроводив меня в ванную комнату, она не дала мне закрыть дверь и с непроницаемым лицом, суровая неподвижность которого сделала бы честь индейскому вождю, наблюдала за всеми моими манипуляциями.
– Я не голодна, – буркнула я, направляясь к столу. Говорить было все еще больно.
– Понимаю, боитесь, – не переставая улыбаться, кивнул он. – Уверяю вас, на этот раз опасаться нечего. Вы нужны мне в здравом уме и твердой памяти.
Умывшись, приведя себя в порядок, я почувствовала прилив сил. Головокружение прошло, руки и ноги двигались вполне нормально. Вот только очень хотелось пить, во рту пересохло так, что даже глотать было трудно, и распухший язык казался куском пемзы. Но Ефим Борисович был прав: как я могла доверять этому человеку?
– Смотрите. – Он открыл бутылку, налил в стакан немного воды и выпил. – Теперь ваша очередь. Пейте, это не опасно. Я же знаю, вас мучает жажда. Простите мне это маленькое неудобство. Но иначе было нельзя.
Я взяла бутылочку и выпила всю воду – прямо из горлышка: может, они стакан чем-то смазали? Хотя, по правде, сделала это больше из упрямства. Ефим Борисович не лукавил – какая необходимость в отравлении теперь? Захотели бы убить или причинить какой-то вред, никто бы им не помешал сделать это, пока я была без сознания.
Несколько жадных глотков буквально воскресили меня. Оказывается, в некоторых клише заключается истина: я почувствовала, что вода и в самом деле источник жизни. Правда, по мере того как физическое самочувствие улучшалось, я чувствовала все большее напряжение. Нарастали тревога и страх; неизвестность становилась мучительной, но я не собиралась этого показывать.
Ефим Борисович бросил в мою сторону короткий пронзительный взгляд и взялся за кофейник. Налил себе кофе, добавил сливок и сахару. Намазал булочку маслом и светским тоном осведомился:
– Могу я предложить вам кофе и бутерброды?
На смену жажде пришел голод. Отставив в сторону опустевшую бутылочку, я подумала, что не в силах отказаться. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как я ужинала в кафе? Этот вопрос я задала вслух.
– Почти сутки, – невозмутимо ответил Ефим Борисович. – Сейчас шесть вечера.
Я не стала комментировать его слова, вместо этого принявшись за еду. Разговор наш все равно состоится, хочу я этого или нет, а организму надо восстанавливаться.
Сбежать отсюда я не мечтала. У меня нет бойцовских навыков, умением выживать в экстремальных ситуациях я тоже не обладаю. Так что вырваться отсюда, если меня не захотят выпустить, точно не сумею.
Ванная комната, куда отвела меня Рая, находилась чуть дальше по коридору, который уходил в обе стороны и тоже был лишен окон. Скорее всего, меня держали в подвале, и мысль о том, что в комнате установлена камера наблюдения, не покидала.
Я ела, откусывая маленькие кусочки, пытаясь не обращать внимания на боль в языке и на своего собеседника, а сама обдумывала, как вести себя дальше. Беда в том, что я сама все о себе рассказала, даже то, чего он, возможно, не смог выяснить, и теперь была для него как открытая книга. Ефим Борисович же оставался для меня «мистером Икс». И природа его поведения, мотивы поступков – тоже были непонятны.
– Где мы? – покончив с едой, осведомилась я, стремясь говорить спокойнее и тверже.
– В обители. Глубоко под землей. Но вам не стоит беспокоиться. Это просто помещение – как любое другое. – Он отпил из своей чашки и снова осклабился. Его вечная улыбка, как у Чеширского кота, меня раздражала. – Кстати, я рад, что вы поели. Всегда считал, что проблемы нужно обсуждать на сытый желудок.
Я промолчала, глядя на него.
– Дайте угадаю. Вас распирает от желания задать мне кучу вопросов, но вы не раскрываете рта из опасения сболтнуть что-то лишнее? Я прав?
– Возможно, – вынуждена была согласиться я.
– Вам не стоит тревожиться на этот счет. Всеми сведениями, которые мне необходимо было получить, я располагаю. И собираюсь предоставить вам всю информацию, чтобы вы смогли принять решение.
– Решение? – Я удивилась и не сумела скрыть этого. Меньше всего я предполагала, что от меня ждут каких-то решений. – Вот уж не подумала бы, что вас интересует мнение женщины, которую вы сначала опоили какой-то дрянью…
Ефим Борисович вскинул руку, останавливая меня, и слегка наклонился вперед. Лицо его наконец-то стало серьезным.
– Позволю себе перебить вас. Все, что вы услышите, крайне важно. От вашего выбора будет зависеть ваша жизнь. Поэтому оставьте колкости и сосредоточьтесь.
Прежде Ефим Борисович не говорил со мною таким ледяным тоном, не смотрел отстраненным взглядом. Пока он не отбросил приятельский тон, не перестал притворяться добрым дядюшкой, я, несмотря ни на что, не испытывала страха лично перед ним – только перед самой ситуацией. Теперь же четко видела: этот человек по-настоящему опасен.
На дне холодных глаз, что уставились на меня, намертво приклеившись к моему лицу, притаилось что-то безумное, дикое. Ефим Борисович носил это в себе, выжидал. Так сидит, зарывшись в тину, рак, подкарауливая мелкую рыбешку, чтобы ухватить ее клешнями и переломить пополам хрупкий хребет.
Я поняла, что боюсь его и ничего не могу с этим поделать. Должно быть, я не сумела скрыть своего страха и он обо всем догадался, потому что снова припудрил физиономию сахаром, нацепил маску постной благостности и показного добросердечия. Но это уже не могло обмануть меня.
– Как вы заставили Жанну убить себя? Жанну и всех этих женщин? – выпалила я.
Мне нужен был ответ – только ради него я и затеяла все это. Но рассчитывая смутить Ефима Борисовича, спутать ему карты, я просчиталась. Полагала, что он рассчитывает подбираться к острой теме потихоньку, обходными путями, а я спрошу в лоб – и он растеряется, от неожиданности скажет то, чего говорить не хотел.
Однако пробить его оборону было невозможно.
– Вы ошибаетесь. Никто их не заставлял! И сестру вашу тоже.
Ефим Борисович снял очки и помассировал веки, потом снова нацепил очки на нос. Я ждала.
– Будете утверждать, что эти женщины сами решили убить своих детей и покончить с собой, а вы тут ни при чем?
– Я лишь сказал, что никто их не заставлял. Но не говорил, что они сами это сделали.
– К чему вы клоните? – прошептала я, уже догадавшись, но еще не решаясь признаться себе в этом. Хотя на самом деле, наверное, я всегда это подозревала…
Но этого не могло быть! В голове сумасшедшим вихрем закрутились кадры из новостей, лица, голоса, имена, обрывки фраз…
Эти люди, эти мужчины, в том числе и наш Илья, были убиты горем! Никто не стал бы в этом сомневаться – никто и не сомневался. Они были убиты, уничтожены вместе со своими женами и детьми. Их жизни были искалечены, а Гаранин даже покончил с собой. Ни Илья, ни другие мужчины не могли пойти на это! Не могли, но…
