Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
Лере Кисловой трудно было бы описать этот мир в двух словах – он был очень разный, конечно, но если рассмотреть основной его покрой, он был сшит как будто бы на нее, на ее характер, на ее отношения с людьми – мир отказников был легкий и вместе с тем удивительно бесстрашный, надежный и вместе с тем опасный, полный игры и превращений и вместе с тем совсем честный и правдивый. Здесь вещи всегда назывались своими именами – и это было приятно, здесь не понижали голос, а если и понижали, то в каких-то уж совсем особых случаях. Ну например…
Первое время подпольные занятия по ивриту вел знаменитый Щаранский, приходя на квартиру, он вел себя как настоящий Джеймс Бонд или Владимир Ильич Ленин в августе 1917 года – «хвоста нет», сообщал он важно девушкам и юношам, затем брал с кровати самую большую подушку и накрывал ею телефон, затем аккуратно выглядывал в окно и наконец окончательно объявлял: все, можно, и они открывали свои конспекты.
Потом ивриту учил Михаил Некрасов, в Товарищеском переулке, она хорошо помнила этот адрес, для нее он был как маленькая нарисованная дверь на стене у Буратино, ведущая в другой мир. Посылки из Израиля с «еврейской помощью» она получала на Главпочтамте, причем на другую фамилию – Белопольскую (фамилия деда), просто показав свидетельство о рождении отца и свое. И ей все выдавали. Она не уставала удивляться чудесам этого нового мира, открывшегося тогда, в Коктебеле, и еще тому, как легко и просто она туда забрела, в общем-то совершенно случайно и навсегда (так ей казалось), в отличие от пыльного мира советских редакций, куда она перед этим долго и упорно шла, не понимая, что этот мир – не ее.
Где-то там, в самом дальнем уголке этого пыльного мира советских редакций, уместился и я. Как и многие журналисты моего поколения, я помнил Леру Кислову молодой и блестящей, с каким-то фантастическим обаянием, в ее морщинке у левой губы, в ее мерцающих глазах и, конечно, в ее вельветовых жакетах а-ля Мик Джаггер, которые она шила себе сама, таилось что-то такое, от чего хотелось крепко задуматься – о том, почему мир так несовершенен и почему такие девушки всегда проходят мимо, лишь на секунду остановившись и помахав тебе ручкой. Но это было банально и пошло, и я об этом молчал и с Лерой старался просто дружить.
Да, это были свободные люди, Боря, Володя, Миша и многие другие, они не боялись говорить обо всем, читать все – читали, конечно, адову тучу тамиздата. Особенно она запомнила, как на какой-то квартире всю ночь вместе со всеми читала на белом экране книгу Авторханова «Технология власти» на фотопленке, слепую копию, но на детском проекторе для диафильмов все прекрасно получалось, лампа подсвечивала и укрупняла текст, только если кто-то не успевал жадно и быстро проглотить страницу, как она, то приходилось ждать; впрочем, и это было весело и сопровождалось разными шутками про то, у кого какая скорость. Эта волшебная ночь с чтением запрещенной книги вдесятером (или их было даже больше?) осталась в памяти как изысканное, острое, но уже вполне ожидаемое удовольствие. Но и не только книги – юное, порой глупое бесстрашие касалось всего. Они не боялись пить «все что горит», курить марихуану, ну и, наконец, по праздникам ходили «на горку» возле хоральной синагоги на улице Архипова…
Это хождение «на горку» поначалу вызывало вопросы – она же не религиозная еврейка, хотя и учит иврит, что ей там делать?
Но ее позвали на Архипова так весело и настолько искренне, без какой-то задней мысли, что она сразу согласилась.
Народ возле хоральной синагоги собирался по праздникам – Йом Кипур, Песах, да и просто по субботам… Она-то думала, что по всей Москве наберется таких сумасшедших, как она и ее компания, ну человек двадцать, хорошо, пятьдесят, сто, а здесь приходило сразу триста, иногда под полтыщи, были, конечно, и старики, все в черном, со строгими лицами, но в основном молодежь, люди двадцати с лишним лет, такие же, как ее компания, «отказники». Это были молодые, умные, ироничные люди, когда-то учившиеся в технических вузах, они спокойно относились к религии – просто все очень хотели уехать из Союза.
Перспективы их были туманными – многим родители не подписали «согласия», что автоматически закрывало право на выезд, но это их не смущало, у них была цель, у них была система координат, и вот это, конечно, ее поражало больше всего: что одного этого достаточно, чтобы быть спокойным и счастливым, – иметь систему координат. На горке, впрочем, никто политических разговоров не вел – пили сухое вино, танцевали и пели еврейские песни, шумели, смеялись, нигде больше в Москве она не чувствовала никогда такой легкой, прозрачной атмосферы, атмосферы счастья и единения – многие из этих молодых парней и девушек были в довольно отчаянном положении, работать было негде, жить не на что, перспектив никаких, но они держались вместе, знали, что им не дадут пропасть, их всех поддерживала какая-то невидимая сила, и чтобы ощутить эту силу, они, собственно, и приходили на горку.
Попасть на горку (то есть к синагоге) было на самом деле непросто – милиция ставила кордоны выше и ниже по улице Архипова, проверяя у всех паспорта и медленно, аккуратно записывая данные, однако они (их компания) умудрялись как-то прорываться, через соседние дворы, сквозные парадные (тогда еще такие были), перемахивая через какие-то стены и чуть ли не проползая под бдительным оком дружинников.
Постепенно она узнала многих и ее узнали многие – братство расширялось, об отъезде, как ей казалось тогда, мечтали тысячи людей, а может и десятки, и даже сотни тысяч в Союзе, но до «отказа» добирались самые дерзкие… а дальше за этой границей, то есть за ситуацией «отказа», наступало чистилище – разрыв с родителями, иногда полный, окончательный, поиск своего угла – селились в каких-то очень странных квартирах, иногда брошенных, без света и отопления, в домах, ожидавших капремонта, иногда в «дворницких» (дворникам предоставляли временную, «служебную», но тем не менее отдельную квартиру), иногда на чьих-то дачах, оставшихся в наследство… Такой, например, была знаменитая дача Фила в Опалихе – туда приезжали целыми компаниями, оставались на несколько дней, собственно, других источников существования у Фила, который даже зимой ходил в шлепанцах на босу ногу, не было – как тогда говорили, он «кормился с гостей», был временным хозяином этой двухэтажной старой дачи под соснами, на которой начинались и заканчивались многие романы, отношения, браки, на которой кипели споры, жаркие споры о будущем и прошлом, и в воздухе стояла густая смесь табака, алкогольных паров и запаха молодости…
В понятие «чистилища» входило многое – обыски на квартирах, вызовы в ОВИР, отношения с участковыми, бдительно проверявшими своих «отказников», где живут, на какие средства, не ведут ли асоциальный образ жизни, в понятие «чистилища» входила конспирация, цепочка услуг, передача денег, книг, посылок, огромная сеть взаимопомощи, которая только и помогала выстоять этим людям, которым в СССР просто не на что было рассчитывать, в понятие «чистилища» входила и целая система искушений или испытаний – нужно же было как-то жить, содержать семью, если она была, и кто-то приторговывал еврейской «помощью», кто-то сдавал книги в букинист, кто-то ездил по деревням в поисках икон…
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
