— Ладно, Анфиса, вы тут сами разбирайтесь. Если понадобится моя помощь — я всегда помогу.
Уходя, Анфиса приказала и без того запуганному и пристыженному Антону молчать.
— Я что думаю-то… — сказал он, когда мы уже подходили к калитке. — Оля… Может, это она там готовит им, рабам, еду? Они же пропали почти одновременно…
— Дурак ты, Антон, — пригвоздила его своим презрением Анфиса. — Все цветочки ей в дом носишь, как на кладбище, а сам ничего не сделал для того, чтобы разобраться во всем… Чтобы спасти ее!!!
Мы вышли и, не оборачиваясь, двинулись вдоль улицы. Анфиса сопела, как обиженный ребенок, а после и вовсе расплакалась. Она шмыгала носом, тихонько подвывала, и я не посмела с ней заговорить.
Осень вымела своими ветрами улицы Синего Болота, позолотила сады, распустилась в палисадниках яркими циниями, густо цветущими и крепко пахнущими хризантемами — сиреневыми, красными, желтыми, оранжевыми и снежно-белыми, в некоторых дворах наливались соком гроздья винограда, оранжевели кисти рябины, в воздухе пахло грибами и дымом.
Еще совсем недавно Анфиса загадочно улыбалась, просто светилась, как если бы с самого утра получила письмо от живого и здорового Юры. Что заставило ее сердце биться с такой радостью? Быть может, свежее осеннее утро, солнечное и сухое, подействовало на нее умиротворяюще, вдохнуло в нее радость жизни? Или просто молодость?
Она вдруг остановилась, взяла меня за руку.
— Нина, ты хотя бы понимаешь, что это судьба нас свела? Если бы не ты, не твоя догадка насчет книги, ее автора, мы бы никогда ничего не узнали. Или узнали бы, когда было бы поздно… Ты же видела, что представляет собой Антон?
— Ты вот злишься на него, — мы снова зашагали, — а я считаю, что он герой. Да-да, я вполне серьезно. Да, он трус, в нем мало мужественности, я уж не говорю о храбрости, но он как мог сделал все возможное, чтобы кто-нибудь из местных прочел эту книгу и что-то понял, о чем-то догадался… Ты не должна была его так уж… Ты представь себе только, как он страдал все это время! Как нервничал, когда придумал эту историю с покупателем шахмат. А ведь он хотел одного — узнать, жив ли его друг Юра или нет.
— Но почему же он мне ничего не рассказал?
— Он тебе все объяснил. Я где-то даже понимаю его. Ты — девушка импульсивная, ты могла бы дров наломать…
Мы уже подошли к моему дому (одному богу известно, по какому праву я стала считать дом Ольги Блюминой своим!), как я вдруг остановилась. Что-то заставило меня всмотреться в пеструю картинку, нарисованную самой осенью за калиткой: двор, палисадник с цветами, огромная, разросшаяся вширь и в высоту яблоня с розоватыми ветвями и желто-зелеными, слегла выбеленными тонким бархатом с изнанки, листьями.
И тут мой взгляд выхватил большой букет цветов, поставленный в прозрачную, голубого стекла, с широким горлом банку. Букет был невероятных размеров, пышный: среди садовых цветов, оттеняя их яркость, я разглядела ветки деревьев, колосья пшеницы, поздние темно-синие вьюны, даже миниатюрные ярко-оранжевые и лимонно-желтые тыквочки, насаженные на ветки…
Банка стояла на столе, но вместо выгоревшей клеенки он был покрыт ярко-красной, с орнаментом, тканью.
Я обернулась, чтобы увидеть реакцию Анфисы. Она тоже, как завороженная, разглядывала букет. Мы стояли еще за калиткой и словно не решались войти, боясь, что вот сейчас вся эта красота растворится в вечернем воздухе, как дым, которым было укутано Синее Болото.
Я как во сне открыла калитку, сделала несколько шагов, уже зная, чувствуя, что случилось нечто потрясающее, невероятное, что меня посетило самое настоящее счастье, и что мне надо только оставаться в сознании, не потеряться в этой радости, выдержать ее…
— Ян! — Я бросилась к дому, взлетела на крыльцо, распахнула дверь и просто упала в его объятия.
— Ниночка, птичка ты моя сладкоголосая, — он осыпал мою голову поцелуями, а я вцепилась в него, как в обретшего плоть прекрасного призрака, не желая его выпускать. Я зажмурилась, но слезы все равно лились, впитываясь в какую-то мягкую, ароматную материю его одежды. Ян всегда казался мне ожившим экзотическим цветком, потому что носил наряды из ярких, невиданных тканей, многие из которых он придумывал сам, впрочем, как и духи, которыми он пользовался и которыми волновал всех, кто находился рядом с ним.
— Ян, скажи, что ты мне не снишься! Пожалуйста!
— Нет, я не снюсь, Ниночка, я живой, вполне себе отдохнувший, даже выспавшийся на хозяйской перине, мужчина!
Я наконец оторвалась от него, все еще продолжая мягко поцарапывать пальцами ее темно-зеленый бархатный жакет. Да, это был он, вне всякого сомнения! Высокий, стройный, красивый, с нежным румянцем, зелеными глазами («цвет моих глаз в точности совпадает с цветом листьев водяной лилии»), Ян, мой друг, дружок, славный парень, запутавшийся в любви, как и в своих любимых водяных лилиях… Он был одинаково нежный и с женщинами, и с мужчинами, и как-то все это сходило ему с рук. Его любили, боготворили, ему завидовали, но не как объекту вожделения или любви, а как художнику, модельеру, стилисту, большому мастеру, наделенному волшебством умения делать людей счастливыми. Везде, где оказывался Ян, все вокруг покрывалось золотом, драгоценностями, все сверкало, лучилось счастьем, радостью, было самой красотой.
И этот букет, появившийся на нашем столе в саду, — яркое тому доказательство. Букет — шедевр, настоящее произведение искусства.
Анфиса стояла в стороне притихшая, счастливая тем счастьем, какое дано тому, кто понял, что не ошибся в своем поступке, решении. Это же надо было додуматься — взять и за моей спиной провернуть эту грандиозную аферу, вызвать Яна из Парижа в Синее Болото!!!
— Пожалуйста, не бейте меня… — сказала она, закрывая лицо руками, на самом деле волнуясь от радости за нас с Яном.
— Ну, ты, мать даешь! Эка, куда тебя занесло! Я поначалу и не поверил! — Ян всплеснул руками, и я увидела, что кончики его пальцев ярко-розовые. — Пойдемте, я салат из свеклы сделал, пирог с яблоками испек, да я ждал вас, девушки синеболотские!
Он засмеялся, и на щеках его появились веселые, озорные даже ямочки.
— Жалко, что никому рассказать нельзя, где я и с кем! Проходите, проходите…
Играя роль хозяина дома, он пригласил нас за стол, на котором, помимо свекольного салата (к которому Ян, я знаю, относится особенно трогательно, поскольку он напоминает ему его юность, в частности, студенческую столовую, где подавали свекольный салат с орехами, служивший гарниром к молочным сосискам), было много чего вкусного, необыкновенного. Анфиса только что не на цыпочках обошла стол, на котором на простых фаянсовых тарелках были живописно разложены розовые ломти консервированной ветчины, хамона, голубые сыры, бутерброды с икрой, пирог…
В комнате тоже было нарядно, повсюду стояли вазы с цветами. Я знала, что и в парижском доме Яна в каждой комнате стоят цветы и что настроение хозяина зачастую зависит от того, какие именно цветы он увидит, как они будут пахнуть. Он сам, не хуже любого флориста, составлял букеты, следил за тем, чтобы в вазах всегда была свежая вода.
