Книга Эхо войны - Дмитрий Заваров

4 октября 2016 года. Чернобыль

Я знаю это место. Здесь до Взрыва было что-то типа автоматической станции. То ли радиацию мерили, то ли еще какие параметры. Наши ребята подрабатывали, беря у научников задания – менять в аппаратуре аккумуляторы и приносить флешки с полученными замерами.

Станция представляет собой бетонный куб, полузарытый в склон невысокого холма, по типу деревенского погреба. К нему ведет дорога, вымощенная плитами. В передней стене внушительные железные ворота, над воротами еще полметра стали с мелкой перфорацией. С козырька плоской крыши свешиваются густые желтые космы травы.

Чапай отвинчивает круглую стальную крышку на левой створке. Под ней оказывается замочная скважина.

– Откуда у тебя ключ? – интересуюсь без особого интереса.

– Ты что делал перед Взрывом? – спрашивает Чапай, отпирая замок.

– На Янов собирался сходить…

– А мы как раз хотели яйцеголовым помочь, – сообщает Чекист. – Показания отсюда снять.

Створки распахиваются на удивление легко и бесшумно. Я уважительно киваю: сталь в пару пальцев толщиной, с двумя контурами уплотнения. За воротами невысокий бокс, в ограниченное пространство которого втиснут джип – мощная машина с внушительным кенгурятником во всю морду, над бампером топорщится катушка лебедки, на крыше стойка с рядом прожекторов. За джипом в глубине бокса виднеются какие-то стеллажи и лесенка наверх.

Чекист открывает капот, накидывает клемму на контакт, торчащий из клубка изоленты. Я узнаю поделку наших технарей – осколок артефакта и блочок трансформатора. Вечный аккумулятор. Хлопнув капотом, Чекист с трудом втискивает свое закованное в броню тело за руль. Мы отходим в сторону.

На улице становится понятна марка джипа: Hyundai Galloper первого поколения. На фиолетовой двери эмблема коалиционных сил. Отличная машина.

– Иной раз такой рейд задумаем, что пешком никак, – оправдываясь, говорит Чапай. – А на машине туда-обратно за пару часов. И топлива он мало жрет.

Вообще-то, конечно, запрета на частный автотранспорт у нас нет. У нас есть четкое правило: всю солярку, ежели таковая обнаружится, тащить на базу. Ибо дефицит. Но Чапай с Чекистом всегда были себе на уме.

И еще они всегда любили бродить по Зоне. Не ради артефактов, просто в свое удовольствие. А после того, как прекратились выбросы и аномалии перестали менять местоположение… Разве можно устоять перед искушением прокатиться с ветерком?

– Садись вперед, – говорит Чапай. – Я люблю сзади ездить.

Он идет закрывать ворота, а я усаживаюсь на скрипучее сиденье. В салоне пахнет пластиком и кожей – забыто-привычные запахи из прошлой жизни. Вся торпеда усыпана наклейками: полуголые красотки в обнимку с разнообразными порождениями Зоны. В свое время на эти изображения была повальная мода. Перевожу взгляд на магнитолу. Чекист это замечает, подмигивает и толкает внутрь торчащую из приемника кассету. Пара щелчков – и салон, как водой, до краев заливает чистая, пронзительно-мелодичная музыка. Я сразу узнаю: Андрей Гучков, «Дороги Зоны». Пожалуй, самый лучший альбом композитора. Во всяком случае, самый подходящий к нашим реалиям. Чапай сзади хлопает дверью.

– Говорят, Гучков раньше сам был сталкером, – перекрикивает музыку Чекист.

– Несталкер такого бы не написал! – кричу в ответ.

– Погнали, меломаны! – командует Чапай.

И мы с пробуксовкой срываемся с места. Мимо изогнутых, покореженных деревьев, мимо каких-то построек с проваленными крышами… Льется музыка, обдает меня с ног до головы – то ледяная, то обжигающая, – и кажется, что машина подскакивает в такт ритму.

Болотистая низина, жирные черные брызги веером летят в стороны, залп грязи ударяет в лобовое стекло. Лысая поляна, стая собак, терзающих падаль. Взревев, джип форсирует крутой подъем – на миг все впереди заслоняет бугристое серое небо, – и вот мы уже на шоссе.

– Ну что, втопим? – В прищуренных глазах Чекиста пляшут чертики.

– Давай! – радостно реву в ответ.

Ровная, как взлетка, полоса асфальта бьет навылет через всю Зону, до самого горизонта. Та самая дорога, ведущая к АЭС. Только теперь нам в обратную сторону. Ускорение вдавливает в кресло. Придорожные деревья сливаются в бегущий частокол. Дорога вырывается на равнину. Блестит изогнутая лента реки. Мерцает что-то на обочине – серебристо-серое пятно, – цепляет край шоссе, тянет кляксы-щупальца. Не достанет! И гонится за нами какая-то черная, здоровая туша. Чапай опускает окно, высовывается почти по пояс. Ветер радостно врывается в салон, бьет по лицу, треплет за волосы. Треск дробовика почти не слышен. Тварь валится на подломившуюся переднюю лапу, кувырком летит в кювет. И гремит музыка, торжественно, жестко – именно так, наверное, должны звучать эти поля, эти перелески, это низкое серое небо. Грохочет музыка, и торчащая из руин кирпичная труба ритмично раскачивается, будто палочка дирижера.

Мимо проносятся разрушенные постройки блокпоста: на серых стенах густые следы копоти, искореженные взрывом ворота гостеприимно распахнуты в сторону Большой земли: Зона вырвалась на волю! По традиции оттопыриваем в сторону казармы средние пальцы: ее обитатели в свое время попортили нашим много крови, даже само название «41 километр» стало ругательным. Никого из обитателей «сорок первого» давно нет в живых, но в сталкерской среде традиции чтут.

И снова мчимся вперед, но постепенно приходится сбавлять скорость, лавировать – начинают попадаться брошенные посреди дороги машины. Поначалу преимущественно военные, но, когда среди растительности появляются приземистые дачные домики, встречается все больше гражданского транспорта. Чапай просит уменьшить громкость.

– Ты знаешь, куда ехать? – спрашивает он меня.

– Примерно. Я там один раз был, когда снарягу покупал, чтобы в Припять, в речку, я имею в виду, занырнуть.

– Занырнул? – косится Чекист.

– Занырнул. И неплохо хабара набрал.

– Повезло.

– Я, между прочим, дипломированный дайвер.

– Какой-нибудь сом-мутант откусит тебе ползадницы, и никакие дипломы не спасут.

– Скоро тебе придется о своей заднице беспокоиться, – зловеще предупреждаю я, и Чекист, нахмурившись, сосредотачивается на дороге.

– Думаешь, снаряга сохранилась? – спрашивает Чапай.