Ничто под небесами никогда не остается неизменным.
«И-цзинь» Буэнос-Айрес. Лето.
Здесь меня встретили с таким же энтузиазмом и доброжелательностью, как и в Испании. И хотя в стране в самом разгаре был страшный экономический кризис, аргентинцы проявили присущие им порядочность и великодушие. Здесь все были просто помешаны на чтении. Мрачными холодными ночами за чтением какой-нибудь книги при тусклом свете небольшой лампы они предавались старомодным мечтам и сладостным воспоминаниям, забывая о крахе экономики. Островок иллюзорного благополучия в пучине бедствий…
В этом замечательном городе, где такое яркое голубое небо и огромные деревья, где родился великий писатель Борхес, я провела два чудесных, но напряженных дня в отеле «Мариотт».
Все интервью я давала на первом этаже в кафе отеля; иногда мы выходили в сад, чтобы сфотографироваться. Люди отличались радушием, эмоциональностью и искренностью. Я заметила, что при общении с ними руководствуюсь не разумом, а чувствами.
Я была зачарована мрачноватой, но яркой выразительностью окружавших меня человеческих лиц; поражена первозданной красотой высоких, как башни, деревьев — такие растут только в Южной Америке; околдована сказочными ароматами, витавшими в воздухе, потрясена величественностью собора с необъятной лужайкой, вид на которую открывался из окон моего номера.
В сумерках на этой лужайке мне чудились таинственное колыхание теней, легкий звук шагов, шарканье танцующих ног, чей-то шепот. Может, это были привидения, обитавшие в соборе, не находившие покоя в одиночестве и жаждавшие приветливого слова. Они сновали туда-сюда по лужайке под окнами номера, где поселилась загадочная китаянка. Здесь почти никогда не видели китайцев. По утверждению средств массовой информации, я была первой писательницей-китаянкой, приехавшей в Аргентину.
На третий день утром я еще толком не пробудилась от крепкого сна, когда дверь номера открылась. Мозг еще не очнулся от действия снотворного, и мне было трудно открыть глаза, но я чувствовала, что Мудзу уже здесь.
Он задержался в гостиной, дал портье на чай и, судя по звукам льющейся из крана воды, донесшимся из ванной, отправился туда. Потом дверь спальни отворилась. Мудзу тихо подошел к кровати, наклонился и поцеловал меня. Его губы пропахли утренним аргентинским воздухом, прохладным и свежим, как аромат мяты.
Все еще не открывая глаз, я протянула руки и крепко обняла его.
В подарок редактору и сотрудникам отдела по связям с общественностью пригласившего меня издательства Мудзу привез несколько банок японского зеленого чая. И нам двоим тоже оставил баночку, чтобы с утра голова была ясной. Японский и китайский зеленый чай — это практически одно и то же, только японцы растирают свой в порошок.
И пока я занималась делами внизу в кафе, Мудзу бродил по улицам и аллеям Буэнос-Айреса, вооружившись небольшой электронной записной книжкой, картой и портативной видеокамерой.
К вечеру он вернулся, занял столик в дальнем углу кафе, заказал чай и принялся наблюдать за мной. Он впервые видел меня за работой, и в его глазах я заметила восхищение и гордость.
После работы мы всей группой на машине, а потом на небольшом пароходе отправились ужинать в какой-то прибрежный ресторан. Мы ехали через богатые районы. Люси, сопровождавшая нас, указав на роскошный особняк, занимавший целый квартал, сказала:
— А вот здесь живет наш президент.
И кто-то из присутствующих с иронией добавил:
— Вообще-то наш президент большую часть времени проводит у себя в кабинете, самоотверженно трудясь на погибель всей страны.
Доехав до набережной, мы пересели на теплоход. Не припомню названия реки, но она пользовалась исторической славой. Раньше густые леса, раскинувшиеся по обоим ее берегам, населяли укрывавшиеся от властей революционно настроенные художники, писатели радикального толка, поэты и прочие не угодные правительству люди. В том месте течение реки было бурным, со множеством водоворотов и омутов. Это был затерянный мир, отгороженный речным руслом от остальной части страны — идеальное убежище.
Пароходик надсадно пыхтел. Мы сидели на палубе в полном молчании, сквозь сгущающуюся темноту внимательно вглядываясь в густые заросли деревьев, раскинувшиеся по берегам; то тут, то там встречались одинокие здания.
Висевшая в небе полная луна отражалась на поверхности темной воды, и это тусклое отражение колыхалось и жалобно морщилось с каждой набегавшей волной. Казалось: опусти руку в воду — и дотронешься до лунного лика! Луна и звезды в Южном полушарии были удивительно яркими.
Наконец пароходик неторопливо пришвартовался у простой деревянной пристани, и шум мотора заглох.
Ресторан назывался «Коленкор». Единственными живыми существами в нем были толстая мраморная кошка и два официанта. Первый был низок ростом, коренаст, лысоват, с резкими, почти карикатурными чертами лица. В глаза сразу бросался его приплюснутый нос. Второй был очень высоким и тоже лысым. Похоже, на лбу у него была рана, потому что голова была забинтована. Вид у него был несчастный. Эти двое были настолько разными, что их пребывание в одном месте невольно вызывало недоумение.
Кроме нас, посетителей не было. Мы сели за столик на небольшой платформе, устроенной прямо на пристани под открытым небом.
Возможно, во всем Буэнос-Айресе нет лучшего расплавленного сыра, чем тот, что нам подали. Но с моими далеко не идеальными зубами это было все равно, что жевать резину. Я скормила свою порцию мраморной кошке, которая проглотила ее в мгновение ока. Не удивительно, что она так разжирела. Официанты поочередно — то маленький, то высокий — подавали одно блюдо за другим, и каждый отгонял кошку, так и норовившую тереться о наши ноги.
Было прохладно: вечер, поздняя осень. Речная сырость незаметно пробиралась в каждую складку одежды и намертво прилипала к коже — назойливая, как неприятные воспоминания.
