— Опасным? — повторил Жюльен.
— Разумеется! Страсть, доведенная до крайности, превращается в манию, а мания — уже начало сумасшествия. Стоило увидеть, как он ласкает скульптуру, чтобы понять — этот ни перед чем не остановится. Сколько раз меня так и подмывало ему сказать: «Освободитесь! Верните свое достоинство! Выбросьте эту бабенку из головы и кое-откуда еще! Затащите ее в постель, только освободитесь! Она ведьма, вы имеете право на самозащиту — никто не посмеет вас упрекнуть!» Да ведь он ничем и не рисковал, такие делишки легко улаживаются с помощью кругленькой суммы. Редко когда девица рассказывает о подобном происшествии — стыдно! Мог бы и он этим воспользоваться. Не знаю, может, так все потом и случилось, врать не буду. А тут на сцене появился Матиас. Вот когда пошла настоящая свистопляска! Он был дьявольски ревнив и в то же время находился в полном подчинении у отца. Когда он женился на Клер, я был уверен, что сеансам пришел конец, но не тут-то было. Носовая фигура еще не была готова, а работал я медленно… может, именно потому, что в глубине души не хотел, чтобы все это когда-нибудь закончилось. Я не был влюблен, нет… но Клер отличалась от других женщин. Она была создана не для меня, я ее побаивался, но любил на нее смотреть, потому что она была божественно прекрасным животным, единственным в своем роде. Она находилась как раз в расцвете своей красоты, я это чувствовал. Никогда больше не будет она такой прекрасной, и мне представлялся редкий шанс этим воспользоваться. Женщины увядают быстро, смотришь — года три-четыре прошло, и она уже не та. Но бывает в их жизни период наивысшей гармонии, очень короткий, благодатный период расцвета всего их существа, который иногда удается поймать. В этот-то момент и нужно лишать их девственности. Клер как раз вошла в эту магическую стадию жизни тела… когда все его линии достигают совершенства, подобно струнам хорошо настроенного инструмента. Ведь знаешь, как со скрипкой — стоит перетянуть одну лишь струну, и гармония исчезает. Я знал: скоро она все потеряет, подурнеет. Нужно было спасти эту красоту, не дать ей уйти бесследно. Вот я и решил попробовать… запечатлеть ее в деревянной скульптуре.
— И Матиас это допустил?
— Не посмел противиться воле отца. Он начал бродить вокруг моего дома, правда, никогда не показывался. Частенько я слышал скрип его сапог, а однажды даже звук переведенного затвора. Матиас находился где-то рядом, может, прятался за деревом, держа нас под прицелом. Наверняка хотел застать меня на месте преступления. Позволь я себе сделать хоть малейшее движение в сторону Клер, и он бы выстрелил. В тот день я понял, что это значит — стоять в ожидании казни, когда на тебя нацелены ружья. Я затылком чувствовал ствол винтовки, словно он действительно касался моей головы. По лбу стекал пот, инструменты выскальзывали из рук, но я продолжал работать как ни в чем не бывало, поскольку боялся обернуться, встретиться с ним взглядом и тем самым спровоцировать выстрел.
— А мать?
— Уверен, она обо всем догадалась. Стояла, с трудом сдерживая дыхание, а по телу у нее тоже струился пот. Клер, конечно, была страшно напугана, но не исключено, что это ее и возбуждало. Был момент, когда наши глаза встретились… Никогда после мы не были так близки. Представь, даже в постели, соприкасаясь друг с другом кожей, и то не смогли бы мы ощутить настолько полной близости. Впрочем, что ты можешь понять в таких вещах! Это было упоительно. Минута блаженного затишья перед бурей.
— Матиас не выстрелил?
— Нет. Но он продолжал рыскать вокруг мастерской, где Адмирал, напротив, почти не показывался. А если изредка и заходил ко мне, то уж не прикасался к статуе. Но он отнюдь не излечился, нет. Просто боялся, что его увидит сын. Боялся, что получит пулю в лоб, как и я. Оба они — Шарль и Матиас — подхватили одну и ту же болезнь, вот что я об этом думаю. Словно их околдовали — другого слова не нахожу.
— И что случилось потом?
— А потом я закончил статую. Клер вышла замуж, и с тех пор мне мало что удавалось узнать о жизни в усадьбе. Она никогда меня не навещала. Только старик иногда заглядывал, чтобы посмотреть на носовую фигуру. Молча усаживался в кресло и закуривал трубку, не сводя глаз со скульптуры. Страсть его не исчезла, осталась в нем. Просто он махнул на все рукой, спасовал перед сыном. Однако это продолжало его мучить, может, даже больше, чем когда-либо. Ей-богу, не хотел бы я прочесть его мысли в то время. У меня даже родилась идея… но я не скажу, она покажется тебе грязной.
— Вот еще! — запротестовал Жюльен. — Пожалуйста, не считайте меня маленьким!
Брюз обратил на него мрачный взгляд, в котором к волнению примешивалась неловкость.
— Ну что ж, ты сам этого хотел. Я подумал: а вдруг старикан воспользовался девчонкой, сделал ей ребенка, а чтобы отвязаться и в какой-то степени возместить ущерб, заставил сына на ней жениться? Чтобы поправить дело, вот как. Понятно, сын не устроит скандал, и все будет выглядеть куда естественнее, чем брак двадцатилетней с семидесятилетним старцем. Я старался уверить себя, что, разумеется, этот брак фиктивный, просто чтобы заткнуть людям рты, но только ведь глупо было так думать: Адмирал плевал на сплетников; пожелай он жениться на красотке, вряд ли кто смог бы ему помешать!
Жюльен молчал. Сам того не замечая, он впился ногтями в ладони, мысли бешено вертелись в голове. Случайно бросив взгляд в окно, он увидел, что заметно стемнело. В позе статуй, чьи взоры были обращены на дом, с наступлением сумерек появилось что-то угрожающее. Мальчику вдруг захотелось проверить, а не подошли ли они ближе? Чушь, нелепость. Прямо наваждение какое-то.
— Времени поразмыслить над тем, что произошло, у меня было предостаточно, — произнес Бенжамен Брюз, делая упор на каждом слоге — способ, к которому прибегают пьяницы, чтобы сохранить связную речь, — иногда возникало впечатление, что все они затеяли какую-то игру, воздвигая перед собой как можно больше препятствий… Старик, Матиас, Клер… Странную игру, в которой я ничего не понимал. Кто на кого имел зуб? Кто кому собирался мстить? Как раз перед войной, помню, я вдруг увидел все в другом свете, мне показалось, что девица, потехи ради, сталкивает лбами папашу и сынка, чтобы те друг друга уничтожили, словно она ненавидит обоих. Ну а потом… потом у меня появились другие заботы. В конце концов, жизнь этой троицы меня не касалась.
— Как умер отец? — почти прошептал Жюльен. — Я слышал, мать обвиняли в убийстве?
— Да… Темная история.
Он зевнул. Мальчик понял, что больше из него ничего не вытянуть. Через минуту однорукий заснет, сраженный лошадиной дозой спиртного. Жюльен встал, охваченный яростью и вместе с тем желанием разрыдаться. Действительно, Брюз уронил голову на стол и забормотал что-то нечленораздельное. Жюльен дождался, кода он захрапел, и направился к выходу. В тот момент, когда он переступал порог, сердце у него сжалось: ни разу за время их беседы Брюз не сказал о Матиасе «твой отец». Ни разу. Не в силах сдерживать слезы, мальчик бросился в толпу истуканов, раздавая удары кулаками направо и налево. Как же он их ненавидел!
