Книга Любовь в награду - Джулия Энн Лонг

Муж…

Конечно, Филипп предполагал, что когда-нибудь станет чьим-то мужем, однако теперь это слово стало казаться ему крайне неприятным. И уж совсем неприятным оно становилось, когда к нему добавлялось короткое словечко «ее».

Например, ее муж.

Вернувшись в кабинет, Ла Вей поставил соусник на письменный стол и стал ходить взад-вперед – как чудесно снова иметь возможность ходить без боли! – повторяя про себя слово «муж», словно его терзали мысли о власянице. Неужели по этой причине она скрывала все лучшее о себе?

Поскольку она была «миссис», должен же быть и муж? Правда, экономок часто называют почтительным словом «миссис», даже если они не замужем. Но у нее, в конце концов, есть сын.

«Ее», «Его» – местоимения для указания чьей-либо собственности. Хотя, возможно, было бы лучше использовать слово «принадлежность», но оно причиняло боль, потому что подразумевало выбор. Она предпочла принадлежать кому-то другому.

Ла Вей никогда не избегал даже горькой правды, потому что как только она становилась ему известна, он мог что-то предпринять.

Таким образом, словно ради самобичевания, принц стал раздумывать о том, что в данном случае подразумевает слово «принадлежать»: какой-то мужчина видит ее блестящие черные волосы, рассыпавшиеся по белой подушке, знает, как ее обнаженные руки и ноги переплетаются с его руками и ногами, слышит ее смех в темноте, каждое утро просыпается рядом с ней и знает, веселой или сердитой она выскальзывает из постели и с чего начинает день – с кофе, чая или, может, шоколада?

Он этого не знает. Он многого не знает.

Внезапно все обыденные вещи стали казаться ему важными.

Но разве до сих пор он не понимал, что ему хочется их узнать?

При мысли об этом Филипп дошел до окна, раздвинул шторы и осуждающим взглядом посмотрел на улицу.

Если есть ребенок, то есть и мужчина, потому что она, в конце концов, не Мадонна. Тем не менее она отлично ведет хозяйство и печет вкуснейшие яблочные пироги…

Хотя, если подумать, этот человек – муж – мог умереть.

Надежда на это настолько взбодрила Филиппа, что внезапно день вновь стал казаться ему прекрасным, и он вообразил, что слышит птичьи голоса.

– Пха! – бросил принц и отошел от окна.

Да все это просто смешно: странное давление у него в груди, из-за которого появилось чувство, будто там кто-то сидит и пытается вскрыть изнутри его грудную клетку, его желание, чтобы у этого милого ребенка не было отца, жажда узнать, узнать, узнать…

Он… ревнует.

Какое прозаическое слово!

«Вот что чувствуют обыватели», – сухо сказал себе Ла Вей. Ему это было не по нраву. Но он не знал, что с этим делать: заглушить это чувство настойкой опия или лишить себя чувствительности с помощью чая из ивовой коры? Принц не мог убедить себя в необоснованности своей ревности. Он не мог застрелить ее или уплыть от нее под парусами.

Ревность каким-то особым образом досаждала ему. А он-то был уверен, что может противостоять таким вещам.

Похоже, в какой-то момент он просто оцепенел. Но теперь, когда его чувства стали просыпаться, именно ревность первой заявила о себе. Неужели не будет конца испытаниям, обрушившимся на него?

Миссис Фонтейн сейчас так много знает о нем, хотя сама ни разу не обмолвилась, что же для нее важнее всего на свете.

Принц фыркнул. «Ты смешон, Филипп!» – сказал он себе.

Впрочем, возможно, задето всего лишь его тщеславие. Возможно, он начал воспринимать миссис Фонтейн как вещь, принадлежащую ему.

Вероятно, ему скучно. В других обстоятельствах мужчина с его статусом не увлекся бы собственной экономкой, пусть даже такой привлекательной, как она. Хорошеньких служанок полно во всех домах, они соблазняют наследников и становятся причиной множества бед.

Слишком много времени он провел в уединении, слишком долго был оторван от реального мира, в котором много красивых, очаровательных женщин, однако ни одна не заставляла его пульс биться быстрее, не вызывала у него искушения бросаться вещами в припадке раздражения…

Настало время взять ситуацию под контроль.

И Ла Вей машинально, словно ухватившись за спасательный круг, позвонил в звонок.

– Спасибо, что пришли, – небрежно бросил принц, когда Элайза вошла в его кабинет.

– Так я обычно и поступаю, когда вы вызываете меня звонком.

Она шутит или пытается шутить? Правда, ее шутка прозвучала так же натянуто, как и его приветствие. Они внезапно стали незнакомцами.

Филипп почувствовал себя нескладным мальчишкой и никак не мог придумать, что же сказать.

– Я еще раз хочу извиниться за то, что вы стали свидетелем… некрасивого инцидента с Долли Фармер. – Элайза решилась нарушить неловкое молчание. – Я осмотрела ее чемодан. Больше она ничего не украла.

– Я ничуть не жалею о том, что стал свидетелем этой сцены, – признался принц. – Теперь я больше знаю о чуде, которое вы сотворили с прислугой. Правда, не думаю, что мне удалось до конца распознать причину проблемы.

– Это не было чем-то…

Ла Вей яростно тряхнул головой.

– Нет, было, всем было! – воскликнул он. – Видите ли, всю свою сознательную жизнь, в каждом доме, где я жил, я никогда не видел бóльшую часть слуг. Их начинаешь замечать только тогда, когда они не выполняют свою работу должным образом. Они были чем-то вроде системы кровообращения дома. А вы стали сердцем этой системы.

Эти слова вырвались у принца, прежде чем он успел разумом остановить их, и несколько мгновений они пульсировали в воздухе, как настоящее сердце.

Глаза Элайзы расширились от изумления.

– Как я уже говорил вам, мне доводилось увольнять прислугу, но я никогда не увольнял таких крупных слуг, как Долли Фармер, – поспешно и почти взволнованно добавил Филипп.

Элайза сочувственно улыбнулась. Но лишь на миг. Она была не в состоянии переносить напряжение оттого, что оставалось невысказанным. Они оба избегали говорить о том, что стало причиной его звонка, и оба понимали это.

Ла Вей откашлялся:

– Кажется, я теперь понимаю, откуда вы черпаете отвагу, миссис Фонтейн. Матери бывают очень сильны.