— Ну, знаешь, Эспиноза! Я ведь сам сначала считал, что парень во всем виноват, и прежде всего в том, что он псих. Потом мое мнение изменилось, то есть я решил, что он, конечно, слегка психованный, но в смерти девушки не виноват. И я так считал, пока он не слинял от меня в метро, а после выяснилось, что этому чилийцу стрельнули в лицо всего в двух кварталах оттуда. Но опять же, коли он хотел убить того типчика, какого черта его понесло в метро, на совсем другую станцию, вовсе не на ту, откуда можно прямо добраться до дома чилийца? Почему он прямо не направился к дому? Если это потому, что он в самом деле знал, что я сижу у него на хвосте, то вряд ли он вообще тогда стал избавляться от слежки и пытаться убить парня. Это же все равно что прямо расписаться в убийстве! Я уверен, что чилийца пришил не он. Для таких милых игр надо иметь хладнокровие настоящего убийцы, который наслаждается чувством опасности и риска. Но Габриэл совсем другой, хотя, конечно, мы часто ошибаемся по поводу таких невинных агнцев, как он.
— Согласен. И именно поэтому я все еще его не арестовываю. И эксперт по баллистике тоже со мной согласен. Но эта отсутствующая пуля навела меня на еще кое-какие мысли.
— На…
— Вот на что. Из того револьвера, что принесла его мать, и который, как она уверяет, у них единственный, он никого не убивал — по крайней мере в последние несколько лет. Но он мог использовать другое оружие. Почему обязательно этот револьвер? Просто потому, что так говорит его мать? И почему это мать, которая явно стремится защитить своего сына, притаскивает вдруг мне этот револьвер?
— Но ты ведь не думаешь, что это она сама?
— Уэлбер, любая мать может совершить что угодно, если речь идет о том, чтобы защитить ребенка. Ее муж научил ее обращаться с оружием. Она сама вытащила из барабана эти пули и положила их обратно в коробку. Она знает, чем отличается пистолет от револьвера и знает также, что калибр этих пуль совпадает с тем, что был в револьвере мужа. Потому она и попыталась его защитить.
— Ты подразумеваешь, что он убил и девушку тоже?
— По моему мнению, их убил один и тот же человек. Подумай. Только тот, кого Ольга хорошо знала, мог подойти к ей вплотную на краю платформы и столкнуть ее вниз. И человек, который пытался напасть на Ирэн, очень боялся, что его узнают.
— То есть ты подразумеваешь, что этот парень, что был полностью невинным, теперь стал полностью виновным?
— Я не говорю, что считаю его виновным. Я просто говорю, что это возможно. И есть еще один момент, — продолжал Эспиноза. — Это то, что меня интересовало с самой первой встречи с ним. Причина, из-за которой он так стремился поговорить со мной, заключалась в том, что его волновало, что станет с убийцей. Это мог быть избыток фантазии, но одна вещь была вполне реальной: переполнявший его страх. Он, возможно, ошибался насчет реальности того, что ему грозит, но что реально боялся — это неоспоримо. И вот чего мы до сих пор не знаем — и чего до сих пор не знает он — это в чем же заключалась эта угроза?
— А чилиец?
— Чилиец просто спровоцировал кризис, но он не является его причиной.
— Габриэл считает, что ты его не подозреваешь. И в этом он был прав — по крайней мере еще час назад. Почему бы нам не позвать его и не поговорить с ним всерьез?
— Я так и собираюсь сделать. Позвони ему и скажи, что я хочу встретиться с ним во время обеда. Если спросит почему, скажи, я хочу, чтобы он забрал отцовский револьвер и уточнил некоторые детали.
— А он не начнет подозревать?
— Не думаю. Он уже приходил сюда, и всегда по собственному желанию.
— А что, если он найдет какой-либо предлог, чтобы не являться?
— Скажи ему, что это важно, что разговор нельзя откладывать. Но не дави на него официально, это только испугает. Он все еще хочет, чтобы кто-то был за него. Скажи ему, что между часом и двумя было бы прекрасно. И, Уэлбер…
— Да?
— Я хочу, чтобы ты тоже присутствовал.
На этот раз они пошли не в кабинет Эспинозы, а в маленький конференц-зал. Габриэл вошел первым, вслед за ним — Эспиноза и Уэлбер. Габриэл сразу заметил, что изменилось с прошлого раза, — теперь на столе лежал пистолет и коробка с патронами.
— Что случилось? — спросил он. И голос, и выражение лица у него теперь были совсем иные, чем в прошлые их встречи.
— Как раз это мы и хотим узнать.
— Что вы имеете в виду?
— Нам стало известно, что ты имел глупость в течение последних нескольких дней гулять по округе с пистолетом.
— Кто вам сказал?
— Неважно. Это не имеет значения.
— Я боялся.
— И поэтому и пришел ко мне за помощью. Однако это вовсе не повод, чтобы ходить по городу с пистолетом, готовясь застрелить любого подозрительного человека, которого встретишь.
— Я ни в кого не стрелял.
— Человеку, который гуляет по улицам с заряженным оружием 38-го калибра, будет тяжеловато убедить меня, что он не собирался ни в кого стрелять.
— Мне только для самообороны.
— Стрелять в людей из самообороны?
— Каждый имеет право защищать себя.
— Только не нося с собой заряженное оружие. Это уже преступление, карающееся тюремным заключением.
— Я ни в кого не стрелял.
— Это то оружие, которое у тебя было с собой?
— Это револьвер отца.
— Да, нам известно. Мы хотим узнать, ты с этим револьвером ходил?
— Да.
— А заряжал в него эти патроны?
— Да… но я ни в кого не стрелял.
— Ты купил их сам?
— Верно.
— Где?
— В магазине, в центре.
— Никто больше об этом не знал?
— Нет.
— Тогда не скажешь ли мне, где отсутствующая пуля?
— Что?
— Пуля. Одной пули не хватает. Где она?
— Не знаю… Не знаю, почему ее не хватает.
— Может быть, ее уже использовали для чего-нибудь?
— Использовали? Как?
— Так, как обычно используют пули тридцать восьмого калибра. Чтобы убить кого-нибудь.
— Убить?
— Ну да, убить. Чилийца, например.
— Вы обвиняете меня в…
— Нет. Я просто привожу пример, как используют пули, и прошу ответить на мой вопрос. Куда делась пуля, которой не хватает?
— Не знаю. Не знаю, куда она делась! Может, я ее уронил где-нибудь на пол.
— А может, она все-таки была использована для того, чтобы кого-нибудь…
На протяжении следующих двух часов Эспиноза и Уэлбер задавали одни и те же вопросы, и Габриэл снова и снова рассказывал, как он провел тот вечер, когда был убит чилиец, начиная с момента, как он ушел с работы, и до того времени, как попал домой. Как именно он нес револьвер — за ремнем или в кармане, вытащил ли он пули из него сразу, когда вернулся домой, или они остались в револьвере, сказал ли он матери, что носит оружие, как скрыл его от коллег по работе. Наконец, Эспиноза завершил разговор словами:
