Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Трактор непочтительно перетаскивает «Рено» через кювет. Тот подпрыгивает и останавливается в двух шагах от меня. Дверцы от толчка приоткрываются, и я вижу высунувшиеся с заднего сиденья стройные загорелые женские ноги. Одна обута во что-то розово-золотистое, вторая босая.
Есть что-то невыносимо жуткое в этой босой ноге с растопыренными, окостенелыми, нелепо торчащими пальчиками. И мгновенно становится понятно: эта нога не может принадлежать живому человеку. Только трупу.
Продолжение записи от 18 декабря 1920 года, Константинополь. Из дневника Татьяны Мансуровой
Я плохо помню, что было потом. Только отдельные мгновения остались в памяти.
Вот я сижу под стеной, тупо глядя в какие-то лица, которые наклоняются ко мне. Лица шевелят губами. Зачем? Что-то говорят? Кому говорят? Мне?
Смутно вижу, что какая-то женщина берет из моих рук платок, промакивает его водой из бутылки, обтирает мое лицо.
Сразу становится легче. Потом мне дают напиться, и силы возвращаются ко мне, возвращается реальное осознание окружающего мира – и свершившегося несчастья.
Мой брат убит…
Толпа вокруг меня рассеивается. Люди поняли, что я пришла в себя, – и вернулись к своим бедам и заботам.
Кое-как поднимаюсь, сжимая в руке мокрый платок, и выбираюсь на улицу. Иду, не сознавая, куда, безотчетно забираюсь в трамвай и снова погружаюсь в некое полубеспамятство.
Внезапно трамвай с лязгом и грохотом останавливается. В обе двери входят по трое красногвардейцев:
– Вылазь все!
– Как так вылазь?!
– А вот так вылазь, баржу ломать у Фонтанки!
– Не пойду, лекцию читать еду! – кричит какой-то человек с портфелем. – У меня документ есть!
– А я к врачу! – вступает другой.
– А я по делам!
– Заткнитесь! – рявкает старший – шикарный красноармеец в умопомрачительных галифе. – Руки есть, ну и идите баржу ломать. Ишь, баре какие завелись, буржуи!
Выходим, подталкиваемые взашей. Около меня рыдает женщина: ехала она с другого конца города от кумы, та дала ей кочан капусты для крестничка, дома троих ребят мал-мал-меньше заперла со вчерашнего вечера не пивши, не евши!
Толпа пытается за нее заступиться. Ругань, проклятия!
– Я те голову размозжу! – орет красноармеец.
– Ну и размозжи, на том стоите, черти проклятые! – не сдерживает ненависти мужчина с портфелем.
– Ах, вы так? Ну-ка, покажи, гад, что везешь в своем сундуке? Всем приготовиться к обыску! Подходи по одному!
Меня словно крапивой стеганули по лицу. Сейчас обыщут, найдут спрятанные в поясе бриллианты и, конечно, отымут: реквизируют «в пользу революции». Ну уж нет! Это все, что у меня осталось! Если не удалось купить за них жизнь брата, может быть, смогу купить собственную жизнь? Смогу бежать из Питера, из России?
Суматоха. Обыска страшатся все. Теперь ведь каждый, совершенно по старинной пословице, все свое носит с собой. Крики, один рвется, другой рыдает.
И вдруг меня словно кто-то толкает в спину. Я срываюсь с места и, подхватив подол, чтоб не путался в ногах, даю стрекача через улицу! Вслед орут:
– Держи, лови, хватай, не пущай, держи!
Едва не падаю, чудом удерживаюсь на ногах, вспоминаю, что через два дома есть открытая парадная и ход на черный двор, пролетаю туда, но вместо того, чтобы убегать через подворотню, вскакиваю в открытый черный ход и замираю там у двери. Мимо грохают сапоги:
– Хватай, держи!
Я не двигаюсь с места. Через малое время сапоги грохочут в обратном направлении:
– Ах ты, ушла, стерва, так ее и снова так и перетак!
Затаив дыхание, слушаю, как музыку, площадную брань, в которой звучит безнадежность…
Когда грохот сапог утихает, прокрадываюсь в парадную и вижу, как вдали ведут толпу моих товарищей по несчастью на «трудовую повинность». Кажется, среди них нет женщины с кочаном. Наверное, отстояли ее!
С двойным облегчением перевожу дух.
Мне жарко, лицо вспотело. Мокрым платком отираю лоб, но что-то царапает мне кожу. Смотрю на платок и только теперь замечаю, что я вытащила вместе с ним какую-то смятую бумагу, всю исписанную синим чернильным карандашом.
Недоумевая, верчу ее перед глазами. Откуда у меня в кармане исписанный листок, влажный от сырого платка?!
А ведь это не просто листок, это какое-то письмо…
«Дорогие Асенька и Макс, если вы читаете эти строки, написанные столь чудным образом, значит, меня больше нет в живых. Крепко надеялся, что мы вместе с вами поедем когда-нибудь во Францию и попутешествуем по этой чудной стране, о которой нам столько раз рассказывал ваш отец. Однако так уж складываются обстоятельства, что поехать, видимо, вам придется без меня! Сначала ушел ваш отец, теперь, похоже, придется и мне покинуть вас. Вы, Мансуровы, всегда были для меня самыми дорогими людьми, Николай Иванович был другом и наставником, Асенька стала моей женой, Макс – братом, а потому я могу только порадоваться, если вам все-таки удастся найти утраченное сокровище.
Я не говорю, что вам предстоит легкая задача. Но она вполне осуществима. Главное – захотеть. Главное – иметь для этого возможность. А у вас будет главная возможность: жизнь.
Как жаль, как бесконечно жаль, что я не смогу быть с вами. Когда ваш отец умер, не стало у нас человека, который давал нам всем разумные и безошибочные советы! Сейчас я нахожусь на пороге шага, который может поставить под удар мою жизнь и подвергнуть вас опасности погибнуть вместе со мной. Будь жив ваш отец, он бы подсказал мне верное решение…
Но его нет. И если вы все-таки читаете это письмо, написанное в память о нем любимым им способом (вспомните слово «вода»!), значит, я ошибся и решение принял неверное. Ну что ж, нет худа без добра, мои дорогие! Зато теперь мы окончательно выяснили, кто был виновником всех тех бед, которые рушились на нас и нашу семью последний год. Не кори себя, Асенька, за то, что ты ввела О.Г. в наш дом. Ты – милое, невинное дитя, я, твой муж, знаю тебя лучше других. Ты навсегда останешься доверчивым ребенком, но тогда уж доверься и нашему с Максимом знанию жизни!
Остерегайся ее. Остерегайся ее, Асенька! И – береги себя. Храни тебя Бог, ты знаешь, что была самым большим счастьем моей жизни!
Прости, если мои прощальные слова покажутся тебе слишком сухими и не столь нежными, как те, которые ты привыкла слышать от меня. Но, видишь ли, я до сих пор не верю, что это – мое последнее письмо к тебе, что я больше не смогу обнять тебя и рассказать о своей любви. Еще верю, что какое-то чудо спасет нас всех, что мы вместе поедем во Францию…
Прощаюсь с тобой, уповая на это чудо!
Макс, дорогой мой друг! Прости и ты, что покидаю твою сестру и тебя, но ты уже совсем большой мальчик, давно зовешься Максимом Николаевичем и бегаешь не за гимназисточками, а за взрослыми дамами, поэтому, не сомневаюсь, сумеешь позаботиться и о нашей ненаглядной Асеньке, и о себе. А поручение твоего отца, уверен, никто не выполнит лучше, чем ты!
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
