1. Леса
Когда говорят о цивилизации, мы обычно представляем себе город. Неудивительно: мы смотрели, разинув рот, на здания с тех пор, как начали возводить башни и храмы, как в Иерихоне. По мере того как архитектура вздымалась ввысь и продвигалась вширь, это было нечто, чего планета еще не знала. Только ульи или муравьиные кучи, хоть и более скромных размеров, сопоставимы с нашей городской плотностью и сложностью. Внезапно мы перестали быть кочевниками, латающими эфемерные гнезда из прутьев и глины, подобно птицам или бобрам. Мы стали строить дома прочными, что означало оставаться на одном месте. Само слово «цивилизация» происходит от латинского «civis», означающего «житель города».
И тем не менее город был порожден фермой. Наш сверхъестественный скачок к посеву зерна и выпасу животных – фактически к управлению живыми существами – потряс мир даже больше, чем виртуозное охотничье искусство. Вместо того чтобы просто собирать растения или убивать животных непосредственно перед поеданием, мы теперь координировали их существование, уговаривая расти надежнее и обильнее.
Так как небольшое количество крестьян может накормить многих и так как интенсивное производство пищи означает интенсивное человеческое воспроизводство, внезапно появилось много людей, свободных для того, чтобы заниматься чем-то отличным от сбора и выращивания питания. За возможным исключением пещерных художников-кроманьонцев, которых могли ценить за талант и освободить от других обязанностей, до появления сельского хозяйства охота на пищу была единственным занятием людей на этой планете.
Сельское хозяйство привело к оседлости, а поселения – к урбанизации. Но как бы ни впечатляли небоскребы на горизонте, поля имеют куда большее влияние. Культивируется около 12 % земельных ресурсов планеты в сравнении с 3 %, занимаемыми городами. А если учесть пастбища, то количество поверхности Земли, отведенной на производство пищи для человека, будет больше, чем треть земель всего мира.
Если мы внезапно прекратим пахать, сажать, удобрять, окуривать и собирать урожай; если мы прекратим растить жир на козах, овцах, коровах, свиньях, птице, кроликах, андских морских свинках, игуанах и аллигаторах, вернутся ли эти земли к предыдущему, до-агро-пастбищному состоянию? Да и знаем ли мы, каким оно было?
Чтобы понять, сможет ли оправиться от нас земля, на которой мы трудимся, и если да, то каким образом, начнем с двух Англий: старой и Новой.
Вы легко можете это заметить в любых лесах Новой Англии к югу от северных чащ Мэйна. Тренированный глаз лесника или эколога понимает это по роще высокой веймутовой сосны, появляющейся так равномерно плотно только на бывшем расчищенном поле. Или по группам лиственных деревьев – буков, кленов, дубов – близкого возраста, проросших в тени отсутствующих белых сосен, срубленных или поваленных ураганом, оставивших сеянцам лиственных деревьев открытое небо для разворачивания полога листвы.
Но даже если вы не способны отличить березу от бука, то не сможете пропустить это, прикрытое палой листвой и мхом или закутанное ежевикой, на высоте коленей. Кто-то был здесь. Низкие каменные стены, пересекающие во всех направлениях леса Мэйна, Вермонта, Нью-Гемпшира, Массачусетса, Коннектикута и северной части штата Нью-Йорк, показывают, что люди размечали здесь границы участков. Статистика огораживаний 1871 года, пишет коннектикутский геолог Роберт Торсон, показала наличие около 390 тысяч километров рукотворных каменных заборов к востоку от реки Гудзон – достаточно, чтобы достичь луны.
Когда надвинулись последние ледники плейстоцена, камни были сорваны с гранитных выступов и остались лежать там, когда те начали таять. Некоторые лежат на поверхности; некоторые ушли в почву, откуда периодически выталкиваются морозами. Всех их нужно было вычистить, как и деревья, чтобы европейские крестьяне-переселенцы могли начать новую жизнь в Новом Свете. Передвинутые ими камни и валуны отмечали границы полей и держали в загонах животных.
