Телефон на столе как будто подслушивал — тут же разразился длинной трелью.
— Да, — сказала старлей Скрипковская в трубку и сделала страшные глаза. — Да, Маргарита Пална…
Бухин махал руками, корчил рожи, и она с легким сердцем соврала:
— Нет, еще не пришел. То есть был, но уже ушел. На него еще и разбой повесили. Да, Данильчук. Да, звонила — и тоже… Наверное, телефон выключил… для пользы дела. Некоторые не любят. Да, знаете, у его близнецов зубы прорезались! Ой, да, — заверила она после довольно длительной паузы, в продолжение которой Сорокина, видимо, излагала все, что знала о младенческих зубах. — И температура была, и все такое, точно! Даже врача вызывали! Да, я ему передам. Записала. Обязательно!
Наконец Катя положила трубку и отдышалась.
— У-ф-ф! Тебе Сорокина звонила, — сообщила она, как будто Сашка не сидел рядом. — Сказала, чтобы прямо сегодня в театр бежал.
— Зачем? Опять там кого-то отравили?
— Типун тебе на язык! Вот, сегодня обязательно всех опросишь. — Катерина пододвинула к напарнику бумажку, и тот даже застонал:
— Да я их всех и за неделю не опрошу!
Старлей Скрипковская пожала плечами.
— Тогда сам бы с ней и разговаривал! Да, кстати, Лысенко тут с одной девицей из театра роман крутит, кажется. Ты подкатись к ней, может, она тебе помогла бы с опросом.
— Не хватало мне только лысенковских девиц! — раздраженно сказал Бухин, размышляя одновременно о разбое, театре и о том, что вечером непременно нужно побывать в квартире, обязательно проверить, что там наремонтировала его «бригада». Да, и платить он им обещал каждый день! — Ты мне сама помочь хотела, — сварливо напомнил он. — Говорила, что Богомолец опросишь. Ну что, пойдешь со мной в театр?
— Нет, Сань, никак не могу. — Катерина даже вздохнула. — Мне тоже нужно бежать. Побеседовать с поварихой, которая тот самый подозрительный тортик делала. Который покойница в последний раз кушала и который ей жена любовника заказала, — пояснила она.
— Дохлый номер, — прокомментировал Бухин. — Не стала бы повариха ее травить. И как? Все же тортик ели. А умерла одна Кулиш.
— Ну, может, повариха что-то знает… О Столяровой, например. Или о Савицком.
— Скорее уж сама Столярова что-то в тортик подложила, — заявил Бухин. — Она же его от поварихи забирала, нет?
— И это тоже надо выяснить, — задумчиво сказала Катя, делая пометку в блокноте.
* * *
Кондитер Татьяна Черная знала об оперной приме Ларисе Столяровой все. Когда любимая певица родилась, где училась, во сколько лет вышла замуж. Знала весь ее репертуар. Знала ее кондитерские вкусы, а заодно и предпочтения всей оперной труппы. И о ветреном муже своего кумира Татьяна также была осведомлена. Однако своими познаниями с явившейся из милиции несимпатичной девицей кондитер Черная делиться не желала. Ей почему-то сразу показалось, что рыжая оторва копает под Ларису Столярову, за которую меломанка-кондитерша была готова, как говорится, хоть на плаху.
Кате кондитерша тоже не понравилась. Глаза у работницы сладкого цеха бегали, не задерживаясь ни на одном предмете, руки теребили фартук, и от Катиных расспросов она пыталась отбояриться неопределенными оборотами. Катя устала от ее бесконечных «не знаю», «не помню», «не видела», «не слышала». Промаявшись с Татьяной Черной битый час, она не вынесла из состоявшейся беседы практически ничего конкретного, зато совершенно ошалела от запахов всяческой сдобы, доносящихся из цеха сюда, в кабинет бухгалтера, который ей любезно предоставили для работы. Посмотрев на часы и увидев, сколько драгоценного времени потрачено впустую, старлей Скрипковская поняла: нужно убираться восвояси, мастер-кондитер ничего толкового не скажет. Ну не глянулась ей Катя, и все. Наверное, нужно было Лысенко к ней подослать. Во-первых, тот ужасный сладкоежка, а во-вторых, любая женщина, пообщавшись с ним десять минут, готова была для бравого капитана на все.
Она вздохнула, сложила свои бумажки стопочкой, потом подровняла их и снова вздохнула:
— Ну, Татьяна Афанасьевна, если вы больше ничего не знаете… Не буду вас мучить. Распишитесь здесь и здесь.
Кондитерша сидела напротив в белом, пропахшем чем-то приторным халате, с белым же гофрированным колпаком на голове и неприязненно смотрела на милиционершу. Руки ее, розовые, пухлые, с гладкими, коротко остриженными ногтями, были сложены в замок на животе, а губы скорбно поджаты. Ручку она почему-то брать не спешила.
— Я недавно у Ларисы Федоровны была, — мечтательным голосом сообщила Катя, как бы не замечая ни поджатых губ, ни антипатичного взгляда, — прямо у нее дома. Там столько фотографий! Знаменитости разные, и с автографами… По-моему, Лариса Федоровна — замечательная певица!
Черная нерешительно взяла ручку.
— Вот здесь, где галочка, — указала Катя. — Вы просто распишитесь, что мы побеседовали. Это не допрос, и ни к чему вас не обязывает. Да, Лариса Федоровна мне много о своей жизни рассказывала. Только муж ее, конечно… Да, вот еще здесь. И очень она, Татьяна Афанасьевна, пирожные ваши хвалила!..
Лицо у кондитерши неожиданно сделалось таким, что Катя непроизвольно замерла, боясь пошевелиться, совсем как легавая собака, учуявшая в кустах притаившуюся дичь. Пустая фраза про пирожные для примы, которую Катя выдала напоследок, оказала на ее собеседницу такое действие, что кондитерша едва не свалилась со стула.
— Здесь?.. — дрожащим голосом осведомилась Черная, шаря глазами по документу и не находя нужного места.
— Вот тут, — притворно вздохнула Катя и указала ноготком. Мысли ее неслись как угорелые.
Черная подняла оброненную ручку. Пальцы ее выплясывали, и последняя подпись настолько разительно отличалась от двух предыдущих, что и графологу показывать было не нужно. Старлей Скрипковская даже без экспертизы готова была присягнуть, что кондитер Черная находится сейчас в состоянии так называемого аффекта. Но что именно привело ее в это состояние?! Думать нужно было быстро, чтобы дожать мастерицу сладких дел прямо сейчас, не отходя, как говорится, от кассы. Какая фраза послужила спусковым крючком? О чем она говорила? Так… о том, что была у Столяровой дома… о фотографиях… автографах… муже… нет, о муже они почти не говорили. О пирожных? Пирожные? Или фотографии? Фотографии пирожных? Да не было там ничего такого… Или она сама все запамятовала? Катя силилась вспомнить, что именно было запечатлено на фотографиях дома у Столяровой. Что такого она увидела или сказала, отчего кондитерше стало дурно? Так, давайте пройдемся по всему ряду еще раз:
— Прекрасные пирожные… — осторожно начала Катя и тут же попала в десятку.
— Вы что, думаете, это я ее отравила?! — покраснев, как свекла, неожиданно бухнула полная, явно склонная к апоплексии Черная.
— Чем отравили?
— Пирожными, — мрачно сказала мастерица, стащила с головы колпак и вытерла лицо, по которому градом катился пот. — Вы ведь неспроста сюда пришли? Я так и поняла… Вы ж именно меня подозреваете?!
