— Да, их становится много, даже слишком! «Фетишизм» — привлекательная вывеска, которая собирает на одних и тех же вечеринках адептов садомазохизма и простых любителей «фетишистских» нарядов, среди которых довольно значительную часть составляют юные модники, имеющие довольно слабое отношение к садомазохистской практике. Досадно, что подобные вечеринки становятся все менее примечательными: они растворяются в атмосфере модных клубов, где посетители танцуют под современные шлягеры — разница только в одежде. Кажется, то же самое происходит в Англии, Голландии и других странах. Если что-то и побуждает посещать такие места, то только мысль о том, что может, даже должно произойти что-то необычное, захватывающее; иначе ради чего туда ходить?
— Кажется, вы об этом сожалеете…
— Да, в самом деле.
— Почему?
— Потому что это грозит распространиться, как эпидемия: эта новая публика мало-помалу заражает своим недостатком убежденности и самых ревностных садомазохистов, даже когда они предаются своим занятиям.
— Не заболеет ли наше общество отказом от желания?
— По поводу общества не могу ничего сказать; но в «фетишистской» среде, где я часто бываю, угроза двойная: она исходит, с одной стороны, от новой клиентуры, поскольку та, оказавшись в клубе, пытается во что бы то ни стало практиковать садомазохизм, чтобы «попробовать», по-настоящему не веря в него; с другой — от «истинно верующих», которые превратили его в привычку и тоже перестали в него верить. Изначальное и приобретенное неверие — вот в чем опасность… В связи с подобным оскудением веры я вспоминаю сцену, которая происходила уже давно, возле Вилль-д’Авре, в знаменитом свингер-клубе (почти официальном учреждении!) Обнаженная женщина («Катрин Милле» этого вечера), лежа на бильярдном столе, отдавалась череде мужчин, одному за другим. Я, в строгом черном платье со стоячим воротником, стояла чуть поодаль вместе со своим другом и молодой женщиной, и тут мне пришла мысль провести с нею сеанс «господства», совершенно здесь неуместный. Но какой-то молодой человек тотчас воскликнул, не обращаясь ни к кому в отдельности: «Ах, вот сейчас будет что-то интересное!» В самом деле: это на какое-то время отвлекло его от привычного траха.
— Тогда почему бы той горстке адептов, о которой вы говорите, не создать заново такие места, где будут чтить, если можно так выразиться, первозданную чистоту садомазохизма?
— Лично я воссоздаю ее на моих частных вечеринках. На самом деле, ситуация не настолько угнетающая: речь идет всего лишь о тенденции. Я уже давно не хожу в те фетишистские клубы, где не происходит каких-то непредвиденных действий, напряженных моментов, неожиданных встреч. И с точки зрения, которую я могла бы назвать социологической, мне любопытно наблюдать, как эволюционирует эта небольшая замкнутая среда.
— Возможно, вы сожалеете, что такой тип сексуальности тоже стал жертвой демократизации, как отдых и дальние путешествия…
— Эта демократизация, по крайней мере, в Париже, очень относительна: существует финансовая селекция. Так что нельзя сказать, что речь идет о сфере, доступной для всех. Прежде всего потому, что нельзя просто так попасть в те клубы, куда принято приходить в строгих костюмах (из кожи, латекса, винила) или в униформах (медсестры, горничной и т. д.), а также потому, что цены здесь немалые — правда, это не относится к женщинам, которых обычно приглашают. Парам придется выложить, в зависимости от места и от тематики вечеринки, до 45 евро, а одиноким мужчинам — до 90 евро. Кроме того, они должны договориться о своем посещении заранее. Это автоматически исключает некоторые категории — например, молодежь и людей со скромными средствами. В Нью-Йорке дела обстоят иначе: тарифы здесь вполне приемлемые — женщины платят совсем скромную сумму, а мужчины — около 20 долларов, что не слишком дорого. Там нет «дресс-кода»; клиенты в основном мужчины; обстановка не слишком роскошная; и атмосфера, конечно же, с первого раза кажется совершенно другой. Париж более шикарный, Нью-Йорк — более «трешевый».
— И каковы ваши личные впечатления?
— В нью-йоркских заведениях я бываю анонимно, в отличие от парижских. Разумеется, очень приятно быть узнанной и признанной, но это «признание» порой меня сковывает. В Нью-Йорке я чувствую себя совершенно свободной, и мне нравится, что клиентура там более смешанная и преимущественно мужская. В то же время меня не особенно привлекает захудалая обстановка нью-йоркских клубов, и я предпочитаю парижскую, более изысканную и роскошную. К тому же в парижских клубах меня постоянно кто-то сопровождает, тогда как в нью-йоркские я чаще всего хожу одна. Но в нью-йоркских я испытываю особенное возбуждение от использования языка: поскольку по-английски я говорю плохо и понимаю не лучше, то общение чаще происходит на уровне жестов, чем слов. Но мне случается импровизировать, придумывая небольшие сценки, во время которых я из чистого извращения говорю по-французски с партнерами, судя по всему, ничего не понимающими, и при этом произношу абсолютно непристойные вещи, чего никогда не позволила бы себе с франкоговорящими. Удовольствие заключается и в употреблении слов, и в том, что их не понимают. И в этом непонимании, или даже благодаря ему, и разворачивается действие. Я ловлю на себе чужие взгляды, наполненные ощущением загадки. В этом есть что-то от магнетизма, от магии.
— Но вернемся во Францию. Чем вы объясняете нынешнюю моду на обмен партнерами?
— Ну, об этом нужно спросить социологов. Они обычно знают ответы на все вопросы.
— Отсутствие войн, лихорадочный поиск новых ощущений?
— Не думаю. Групповой секс на «секс-вечеринках», достаточно заурядный, или его более насыщенная, даже чрезмерная разновидность — оргии, — всегда существовали, в большей или меньшей степени скрыто. Скорее, я бы объяснила такое явление освобождением умов, которое допускает все, за исключением насилия и педофилии, и позволяет рассмотреть это вблизи, не скрываясь.
— Но об этом освобождении особенно много говорили в 70-е годы. Почему теперь о нем снова зашла речь?
— Практика обмена партнерами, возникшая в результате сексуального взрыва 70-х годов, первое время была в ходу лишь в ограниченной среде — очень активной, как и говорит о ней Катрин Милле; но это меньшинство умело заставить говорить о себе, так что данное явление проникло в плоть общества наряду с освобождением умов и нравов. По крайней мере, мне так кажется.
— Наиболее активным распространителем моды на обмен партнерами, как и на другие сексуальные практики, должно быть, стали средства массовой информации?
— Очевидно, что в этой сфере, как и в других, СМИ чувствуют тенденции, следят за ними и направляют их, служа им рупором. Посмотрите на Сен-Тропе: это начиналось с Брижит Бардо и 58 лет спустя продолжается с Лоаной[7]… Это означает, что никогда нельзя предугадать, сколько времени СМИ с их непостоянством могут поддерживать ту или иную моду.
