Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Он раздевается, нужно лечь. Стук в дверь. Появляется Марина.
– Привет. А я к тебе с ночлегом. Не ждешь никого сегодня?
Она хрипло и ласково смеется.
– Ну? Никого не ждешь?
– Если б и ждал, не помешала.
Он стоит бос, сразу же появляется озноб, и Лапин накидывает пальто на почти голое тело. Ага, чайник уже шумит… и он идет за чайником.
Он находит по ящичкам какие-то остатки конфет, машинально делает все эти мелкие движения руками, ящичками, туда-сюда, а Марина уже что-то рассказывает: «А назавтра, Юра, я как раз работала». Из рассказа Марины он выпускает огромные куски, не вникает, иногда отвечает ей и слышит свой голос, как бы из погреба, гулкий и волокущий. Знобит. Зыбкие мурашки бегут по телу, и тело вдруг пышет на них жаром, отгоняя. И тогда на лбу пот.
– Я слушаю, слушаю, Марина, – глухо произносит Лапин.
Он стелет ей на диване, вправляет простыни, движения его привычные и равнодушные – протягивает руку, берет подушку. Ему кажется, что чайник не вскипел (чайник уже на столе), а все еще шумит и шумит на жарком огне.
А Марина рассказывает:
– Как не помнишь? Долговязый такой парень, который обманул меня, обозвал по-всякому. Он жил тогда в общежитии и выставил меня при всех в коридоре.
Марина уверена, что Лапин вспомнил. Она уверена, что такого забыть нельзя, и она рассказывает:
– Конечно, помнишь. Интересный был он парень, чернявый, здоровенная такая горилла, ботинки шнуровал не сгибаясь. Говорил, что очень одинок, я ему, дура, поверила…
Марина рассказывает:
– Да… И вдруг вижу его на днях, голубчика. Идет по улице; с женой идет, и дочка пяти лет. Голубчик тащит авоську тяжеленную, и весь такой женатый, весь такой семейный, хороший и лепечет без конца жене: тю-тю-тю, милая, ти-ти-ти, миленькая…
Марина смеется, она своим смехом уже как бы требует участия в разговоре, и Лапин выговаривает, выдавливает из себя хоть что-нибудь:
– Когда был с тобой, может быть, он не был женат.
– Головку тебе напекло, что ли? Дочке-то пять лет!
– Я слушаю, Марина. Я все время слушаю, сейчас постелю, и все.
Марина рада, что ее слушают, тщательное припоминание подхлестывает, придает ей новые силы.
– Побледнела я, конечно, когда его встретила. Первая любовь, Юрочка, – это же не шутка. Какой характер у него был, а ведь терпела, кормила его. И ведь врал, врал, ну, думаю, голубчик, отольются слезки. Встретила их, прошла мимо чин чином и бегом в горсправку – пожалуйста, где вот такие-то прописались? Говорят: через час сообщим. А я не спешу, у меня дома утюг не забыт…
Марина довольна, она рассказывает о великой своей мести. Она рассказывает не Лапину, а будто бы богу, и, если есть, остался, скажем, какой-то захудалый последний божок, пусть, дескать, он слышит это торжество справедливости – ей кажется, что история ее особенна удивительна, благородна, вот так она и рассказывает;
– Нет-нет, Юрочка, не думай – вошла я к ним домой спокойненько и тихо. К такому-то, дескать, в гости. Жена его усадила меня за стол. Голубчик, понятно, вспотел до носков – семья ведь. Я ведь, Юрочка, понимаю, что одно дело морочить мне голову и кормиться на мои копейки, пока трудно. А семья ведь совсем другое дело, Юрочка. Как вошла и лицо его увидела, я даже уже пожалела. Сидела тихо, мирно, кофе попила, сказала, что кофе разрушает мозги…
– Мозг, Марина.
– Ну мозг… И в общем-то, не я начала, а жена его. Брань, Юрочка, стояла великая… Слышь, Юра. Если этот голубчик в отместку полезет ко мне с какой-нибудь пакостью, то ты вызовешь его к себе на работу и припугнешь. Славно я придумала?
– Славно. Мы газ, Марина, не забыли выключить?
– Нет. У меня тоже в голове шумит.
Она все же идет на кухню проверить, выносит и опять вносит с собой хохот и ликование восторжествовавшей справедливости. Она бродит в ночной рубашке, и Лапин отмечает выпирающие от худобы ее ключицы. Глаза Лапина слипаются, в голове шум, который уже ни газу, ни чайнику не припишешь. Он тянется к таблетке, достает и проглатывает, не запивая… Марина смеется, она смакует каждое словцо из стычки с женой голубчика: «А я ей… А она мне… А тогда я ей… А голубчик только потеет и молчит…»
Лапин тоже потеет. Потеет обильно и каким-то очень коротким взрывом скопившегося жара… Постепенно он понимает, что не слушал Марину, то есть слушал, но не так, как надо. Оказывается, это вовсе не рассказ, а лишь вступление, и только сейчас она переходит к главному: к своим отношениям с теперешним парнем. Парня она называет «кавалером», уважает его и не показывает пока ни Лапину, ни Рукавицыну, ни кому другому. Вот так, Юрочка.
А тишины нет, Марина уже с раскатанной интонацией, с подробностями говорит о том, какой хороший ее теперешний парень, затем почему-то о своей работе в магазине, о выброшенных свиных ножках и опять о том, какой ее парень хороший, – Лапин и не пытается вникать. Конечно, хороший, незлобиво и согласно думает он. Все хорошие. Он, Лапин, не против этого парня. В голове шумы, шорохи. Он зябко натягивает одеяло до подбородка, укутывается весь и еще одним последним вялым движением ног подбирает край, устраняя где-то там приоткрывшуюся холодную щель. Он пытается уснуть, уйти туда, где ничего нет. Чтобы уснуть, он вспоминает свой первый испуг, когда он забирал вооруженного нервного человека. Вторичное переживание помогало засыпать, но сейчас мысль не цепляет, не тянет за собой, ускользает куда-то, и только тихие шумки в голове. И наконец реальное ощущение, что Марина гасит свет.
В темноте ему па минуту легче, обманка такая, а глаза пробуют что-то видеть. И голос Марины. Марина стоит в темноте поодаль и с чувством, с вкрадчивостью, будто бы баба сорока лет, перечисляет свои достоинства:
– А что?.. У Марины жилье справное, не богатое, но и не стыдное. В магазине Марина на счету хорошем. И уж что-что, а с голоду мы с ним не помрем. Постелька у меня чистая, уход знаю…
Она перечисляет; нажимая на слова, она будто бы добирается к важнейшей своей мысли. Хорошенько подумав, она спрашивает – стоит в темноте и спрашивает:
– Юра, а правда, что мужчины после потрясения ожениваются легче?
– Возможно.
В темноте глазам Лапина мягче, лучше, и он пытается поворочать тяжелым и ватным языком. Он добавляет:
– Смотря какое потрясение. Тюрьма тебя интересует?
– Нет, нет, Юра. Упаси боже.
– Десяток приведу. Завтра же. Отборных.
Марина хохочет:
– Представляю себе. Если их приведешь ты, они, наверно, согласятся жениться на мне в первый же день.
– В первые полчаса.
Лапину вовсе не смешно, однако приятно, что он сумел что-то сказать и что она смеется – она прямо-таки сияет где-то там в темноте, в простом вдруг и ясном осознании того, что есть, оказывается, десятки тысяч мужчин, залежи целые, полки пареньков, которые вот-вот и ринутся в загс, сшибая прохожих, чтобы поспеть до перерыва (и ведь каждый день кто-то женится!)… Лапину не смешно и не грустно, он только думает, не ошибается ли он опять, о своем ли «кавалере» она говорит. Выясняется, что да, что о «кавалере», потому что Марина вдруг спрашивает:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
