Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Я прихожу с работы, сажусь за стол и жду, когда Алка прекратит вылавливать из кастрюли пельмени. Наконец она ставит передо мной тарелку с голубоватыми пельменями, от них идет пар.
– Вилку, – подсказываю я.
Алка с оскорбленным лицом подает мне вилку.
– Хлеб, – говорю я.
– Он перед тобой.
Хлеб действительно недалеко от меня, и я действительно могу его сам взять и нарезать. Более того, я сам мог бы купить по дороге пачку сибирских пельменей и сварить их в кипятке. Мог бы вытереть пыль и подмести пол. Я все могу сам, но мне хочется, чтобы это сделала Алка.
Каждый человек представляет себе счастье по-своему. Галя Соколова хочет ехать в открытой машине и приветствовать публику ручкой. Миша хочет стать директором института и двигаться по нему с выражением гениальности и глухоты. А я мечтаю встречать дома каждый вечер Алку, чтобы она подавала мне хлеб и вилку, а сама садилась бы напротив и, подперев по-бабьи щеку ладошкой, спрашивала: «Что новенького?» А я бы отвечал ей, что новенького ничего, все по-старому.
– Ну так подай хлеб-то, – прошу я.
– Протяни руку и возьми.
Я протягиваю руку, подвигаю к себе целлофановый пакет. Разворачиваю пакет и достаю оттуда половину батона. Алка внимательно наблюдает за моими действиями.
– Ну что, – спрашивает она, – трудно было?
– А что бы с тобой стало, если б подала?
Алка поворачивается ко мне спиной, лицом к окну и обреченно смотрит перед собой. За окном идет тяжелый косой снег, и этот снег наводит Алку на подходящую мысль.
– Коля! – говорит она и складывает руки лодочкой, будто собирается нырять. – Давай бросим все и пойдем на улицу.
«Бросим все» – это жертва. Это значит, что Алка собирается пропустить занятия на курсах. Интересно узнать – во имя чего.
– Зачем? – Я поднимаю глаза.
– Мы будем идти по берегу реки, взявшись за руки, а в лицо нам будет снег и ветер.
– И звезд ночной полет, – продолжаю я. На минуточку представляю себе нашу прогулку, мы будем идти по берегу вонючей Яузы, а в глаза – так, что не проморгаться, – будет лепить мокрый снег. – Алла, – медленно и внимательно произношу я. – Зачем мы пойдем на улицу? Давай лучше почитаем.
Алка мелкими шажками бежит в комнату, падает на диван и рыдает.
Я беру журнал «За рубежом» и громко переворачиваю страницу. Алка постепенно начинает переходить на крещендо, а у меня такое впечатление, будто в моем доме в течение года живет не жена, а дальняя родственница, которая приехала откуда-то с Урала и которую надо постоянно развлекать.
Я бросаю журнал на стол и самолюбиво кричу. Потом подсаживаюсь к Алке и кричу менее самолюбиво.
Все как всегда. Мы снова миримся, но я чувствую, как с этой следующей ссорой что-то меняется во мне. Все как всегда и вместе с тем по-другому.
В комнате тепло. За окном в сумерках сплошной стеной стоит снег, и непонятно – идет он снизу вверх или сверху вниз.
– Скоро Новый год… – говорит Алка.
– Три дня на работу ходить не будем. Дома будем сидеть.
– Поедем за город! – Алка смотрит мне прямо в лицо.
– А что… – раздумываю я. – Там сейчас зима. Это здесь слякоть, а в лесу зима.
– Елки, и снег блестит на солнце.
– И тени на снегу.
Мы сидим, обнявшись, как обезьяны в Сухумском питомнике, и я снова слушаю в себе счастье – как год назад, когда мы были женихом и невестой и говорили о моей смерти.
– Когда я трезв, нет радости ни в чем. Когда я пьян, мутнеет ум вином…
– Темнеет, – поправляет Марк.
– Как это темнеет? – обижается оператор Юра.
– Не перебивай! – кричит Алка. – Юра, не обращай внимания.
– Когда я трезв, нет радости ни в чем. Когда я пьян, – Юра коротко взглядывает на Марка, – мутнеет ум вином.
Алка тоже снисходительно взглядывает на Марка.
– Но между трезвостью и хмелем есть мгновенье, которое люблю за то, что жизнь лишь в нем.
– Омар Хайям, – напоминает Марк.
– А я и не говорю, что это не Омар Хайям, – обижается оператор Юра.
Что было-о, то было-о,
скрывать не могла-а.
Я гордость забыла-а, к нему подошла… —
запела Лена.
Все замолчали, Лена тоже замолчала.
– Ну а дальше? – спросил я.
Алка оглянулась на меня так, будто я сказал жуткую бестактность.
– Я дальше забыла, – сказала Лена.
То самое мгновение между трезвостью и хмелем, когда всех любишь, у меня прошло. Я сижу и смотрю на Алкиных друзей. Друзей она меняет часто, я их не запоминаю. Вот Марк с магнитофоном. Его приглашают из-за магнитофона. Вот Лера, у которой неприятности. Прихрамывающий оператор документальных фильмов. В афишах он пишется «автор-оператор». Алка говорит: прихрамывает он оттого, что во время подводных съемок акула откусила ему палец. Напротив меня сидят Лена с Андрюшей. Лена – учительница из Алкиной школы. Кажется, учительница, а может, старшая пионервожатая. Андрюша – ее муж, а может, родственник.
Возле меня сидит татарка Рая. Настоящее ее имя Рашида. Она хочет выйти замуж только за татарина.
– Выпьем, – скомандовал Марк.
– За мир, – предложил я.
– За мир во всем мире, – сказал Андрюша.
Алка снова посмотрела на меня с пристальным недоумением. Такой тост кажется ей неостроумным. Алка родилась в сорок шестом году. Для нее война – это история. А мне, когда война началась, было шесть лет, и я все помню. Я даже помню, как нас эвакуировали с детским садом, и все родители плакали, и дети кричали, а мы с мамой нет. Она смотрела на меня, а я на нее. На маме было летнее крепдешиновое платье – серое с желтыми цветами. Потом поезд тронулся, все закричали еще громче и побежали за вагоном, а мама осталась стоять.
– Алка, – зову я.
Она отвлекается и кладет на мою тарелку кусок селедки и кусок ветчины.
– А лес? – спрашиваю я.
– Куда? – в свою очередь спрашивает Алка. – Под елку, как зайцы…
Оператор стучит вилкой по тарелке.
– Давайте выпьем, – предлагает он, – каждый за того, за кого он хочет.
Тост витиеватый, но все довольны, и все пьют с таинственным видом: Рая – за татарина, Марк – за магнитофон.
– А вы почему не пьете? – спрашивает Андрей. Надо же, заметил.
– Выпью, – обещаю я.
Лена громко рассказывает о том, что возле института Склифосовского есть дом и в этом доме прямо в квартире стоит голубая «Волга». Эту «Волгу» видно с улицы.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
