Разумеется, как это часто бывает, время бояться еще не пришло. Остред дал мне на ночь снотворного, а утро началось с безумной суеты и спешки. Не меньше дюжины всякого рода лиц окружили меня с самого момента пробуждения; меня одевали, подгоняли, наставляли. Когда меня вели по мраморной лестнице к карете, которая должна была доставить принца в собор, я ощущал себя словно породистый бык-производитель, которого выводят на продажу. На пороге мы задержались, до нас долетал многотысячный гомон людей, толпившихся за дворцовой оградой. В парке бухнула пушка, и могучий крик прокатился над крутыми крышами города Штракенц:
— Да здравствует принц Карл!
— Где бы он ни был, — вполголоса проговорил Руди. — Вперед, ваше высочество!
Наверное, этот день стоило запомнить, но спросите себя: можете ли вы в деталях рассказать о дне собственной свадьбы? А ведь это была моя вторая, не забывайте. Сейчас это вспоминается как причудливый сон: я еду в карете по переполненным, залитым солнцем улицам, гомон толпы давит мне на уши, звенят фанфары, стучат копыта, яркие знамена трепещут на ветру — но больше всего мне в память почему-то запало красное родимое пятно на затылке кучера, под шляпой у которого скрывалась такая же лысина, как у меня.
Потом вдруг наступили тишина и полумрак большого собора; характерный запах церкви, стрельчатые витражные окна, скрытые под коврами каменные плиты пола. Послышался шорох — это сотни людей поднялись на ноги, торжественно загудел орган, потом раскатистое эхо моих собственных шагов по камню. Зазвучал сладкоголосый хор певчих, передо мной замелькали лица, и я увидел внушительную фигуру епископа Штракенца. Он был невероятно бородат, и как две капли воды похож на нынешнего чемпиона по крикету Уилли Грейса.
Помню, как я стою, одинокий и испуганный, и размышляю — неужели все-таки существует место, называемое «Ад» — вопрос этот сильно беспокоил меня со времен детства, особенно после того как Арнольд стал запугивать нас проповедями про Киброт-Гаттааву, где, как я уяснил, гнездятся все сорта прелюбодеяния и развлечений. [XXXIII*] Что ж, содеянное мной в этом соборе могло обеспечить мне билетик в преисподнюю, но я утешал себя мыслью, что по большому счету это последнее, о чем мне стоит сейчас беспокоиться. Еще помню стоящую рядом со мной герцогиню, такую бледную и удивительно прекрасную в своем белом платье, с золотыми волосами, увенчанными бриллиантовой короной. Ее миниатюрная ручка проскальзывает в мою, и нежный голосок отвечает «да» на вопрос епископа. Потом я слышу свой голос, хриплый и срывающийся. Мне в липкую от пота ладонь вкладывают кольцо, я одеваю его на крошечный пальчик Ирмы, и по команде старого епископа целую ее в щеку. Она стояла, словно восковая фигура, и мне стало жаль беднягу Карла-Густава: ему ведь придется прожить всю жизнь с этой холодной рыбой, а хор гремел во всю мощь, пока нам на головы водружали герцогские короны, вручали золотой жезл — символ ее власти, а меня препоясывали мечом. Потом все собрание поднялось и затянуло гимн радости, а представители младшего духовенства развешали на нас остатки королевских украшений. Должен заметить что для мелкого государства Штракенц был весьма неплохо обеспечен в этом отношении: помимо корон и жезла нашлись еще перстни и великолепная массивная золотая цепь с изумрудами, которую водрузили на мою недостойную выю; одна висящая на цепи звезда из бриллиантов тянула на добрых полфунта.
Герцогиню уснастили еще лучше — она же ведь была правящей особой в отличие от бедного старины Флэши, вынужденного находиться при ней в качестве консорта (и тогда и сейчас меня не оставляет мысль, что этот Салический закон — чертовски мудрая идея). На ней красовалось ожерелье из великолепных камней, а по сравнению с ее перстнями мои можно было выбрасывать на помойку. Не так-то просто задавить в себе инстинкт солдата, и пока звучали последние аккорды гимна, я уже прикинул в уме, сколько будет стоит все это ювелирное великолепие и как его удобнее стащить: цепь с изумрудами в один карман, ожерелье в другой, перстни и прочую мелочевку — в кармашек для часов, короны займут слишком много места, но, может быть, их удастся сплющить для удобства. А жезл можно без труда сунуть за голенище сапога.
Конечно, скорее всего, мне никогда не представится возможность снова полапать это шикарное сборище украшений, но нет ничего плохого в том, чтобы прикинуть все заранее — кто знает, как все может обернуться. Королевские сокровища герцогства Штракенц могли обеспечить дюжине таких, как я, безбедное существование до конца дней, и при этом выглядели ужасно удобными для переноски. Я решил не упускать их из виду.
Наконец смолкли последние «аллилуйя» и «аминь», и вот мы снова на свежем воздухе; толпа встречает нас оглушительным ревом, а большие колокола собора трезвонят наверху. Подали открытый экипаж, в который мы с герцогиней уселись бок о бок, в то время как подружки невесты Расположились напротив нас. Я играл на публику, махая и Даря улыбки, моя же суженая только вяло приподнимала руку. Впрочем, ей также удалось выдавить одну-две улыбки, и Даже сказать мне несколько любезных фраз, что можно было рассматривать как неплохой аванс. Пустяки, решил я, скоро мы отправимся в охотничью резиденцию, в кроватку, а уж там сумеем вернуть румянец на эти жемчужные щечки.
Ехали мы медленно, так что народ мог хорошо разглядеть нас, а энтузиазм его был так велик, что выстроенной по пути следования пехоте пришлось сцепить ружья, чтобы удержать людей. Дети болтали флажками и кричали, девушки размахивали платочками, юноши подбрасывали в воздух шляпы, пожилые женщины плакали и смеялись одновременно. В одном месте войска не выдержали, и толпа прорвалась к экипажу, люди тянули руки, чтобы прикоснуться к нам, как к святым реликвиям: знай они правду, то бросились бы прочь, опасаясь проклятья демона Флэши. Герцогине столь близкое обожание не пришлось по вкусу, и она надменно вскинула подбородок, я же по-свойски пожимал руки, и подданные визжали от восторга.
Тут произошел странный инцидент. Среди приветственных криков мне послышался доносящийся из задних рядов голос — скорее не вопящий, а произносящий что-то. Голос был мощный, трубный, хотя слов было не разобрать в шуме толпы, а его владелец оказался чудаковатого вида малым; он забрался на ручную тележку и разглагольствовал во всю мочь. Видно было, как солдаты пытаются добраться до него, а у тележки собрался кружок крепко сбитых парней, по-видимому, служащих охраной оратору, и я предположил, что крикун, должно быть, поносит нас или грозит нарушить перемирие.
Росту он был небольшого, зато в плечах широк, как бык, с мощной, всклокоченной головой и с бородой лопатой. Даже с такого расстояния видно было, как сверкают его глаза, пока он громогласно произносит фразы, молотя по воздуху кулаком, напоминая тех проповедников с Миссисипи, под завязку заправленных добродетелью и сорокаградусным виски. Люди, окружившие оратора и его группу, выкрикивали угрозы в их адрес, но глашатай не уступал, и мне показалось, что назревает первосортная потасовка. К несчастью, как раз в тот момент, когда солдаты подобрались к бородачу и стали стаскивать с тачки, наш экипаж повернул, и я не смог узнать, чем все закончилось. [XXXIV*]
Герцогиня тоже все видела, и как только мы прибыли во дворец, вызвала в приемную Шверина и с ходу накинулась на него.
