Генерал сделал паузу, переждав, пока утихнет волнение толпы.
— Я намеренно умолчал о подвиге этого офицера в своем донесении, — продолжал генерал, — чтобы наградить его здесь, в Балтиморе, городе, в котором он родился двадцать шесть лет назад и который оставил ему больше тяжелых, чем радостных воспоминаний. И очень надеюсь, что смогу хотя бы частично исправить несправедливость, допущенную когда-то судьбой и нашими законами по отношению к этому достойному человеку и его несчастной матери, которую все здесь знали много лет назад под именем синеглазой квартеронки Виолы. Подполковник Мейсон! Прошу вас, дорогой друг, выйдите к нам сюда!
Площадь содрогнулась от восторженных криков собравшихся на ней людей. Джеральд быстро соскочил с коня и, поспешно пройдя сквозь почтительно расступившуюся толпу, отвесил легкий поклон в сторону господ из правительства и остановился перед генералом Вашингтоном. Великий полководец тепло пожал руку молодому человеку под рукоплескания толпы, по-братски обнял его и знаком призвал всех к тишине.
С минуту генерал стоял молча, с загадочной улыбкой обводя взглядом стоящих на крыльце ратуши дам. Но вот взгляд его проницательных глаз остановился на племяннице мистера Стивенсона, и главнокомандующий, улыбнувшись девушке, отчего у нее, казалось, остановилось дыхание, протянул в ее сторону руку и громко произнес:
— Мисс Кассандра Гамильтон! Вы сегодня являетесь украшением нашего собрания. Прошу вас, вручите подполковнику Мейсону правительственную награду, а вместе с ней и ключи от особняка, где он родился и провел свои детские годы, — правительство выкупило этот дом для него.
Миссис Гортензия подтолкнула оцепеневшую девушку вперед, шепча ей ободряющие слова, и Касси, с трудом переступая отяжелевшими ногами, медленно приблизилась к генералу. Он протянул ей красную бархатную подушечку, на которой поблескивали орден и ключи, и Касси повернулась к Мейсону. Но едва лишь она взглянула в его полные волнения и слез глаза, уверенность снова вернулась к ней, а вместе с тем и порыв необычайно сильного вдохновения, какое появляется иногда в решающие мгновения жизни.
— Подполковник Джеральд Мейсон! — звонко и отчетливо произнесла она, и ее молодой голос разнесся до самых отдаленных уголков площади. — Я счастлива и польщена тем, что мне выпала высокая честь вручить вам награду и подарок нашего правительства. Я знакома с вами давно и знаю, что вы, как никто другой, заслужили все это. Позвольте же мне вручить вам этот дар и от лица всех собравшихся здесь патриотов от всего сердца поблагодарить вас за службу нашей великой родине!
Раздались рукоплескания и восторженные крики, но Касси не торопилась протягивать Джеральду подушечку и, удивляясь своей неизвестно откуда взявшейся смелости, подняла руку вверх и оглядела собравшихся, призвав их к тишине. Когда площадь замерла, она сделала еще два шага к Мейсону и, не отводя глаз от его взволнованного лица, так же громко, но с искренней теплотой в голосе продолжила:
— Ваша мать, которая была одной из самых красивых и достойных женщин Америки, могла бы гордиться вами, если бы дожила до этого дня. И я не сомневаюсь, что это ее горячие молитвы и заступничество перед Господом оберегают вас на нелегких дорогах жизни. И, может быть, сейчас она смотрит с небес и благословляет вас, радуясь тому, что вы стали таким достойным человеком. Возьмите же эту награду. Пусть судьба пошлет вам много счастья и пусть… любовь поможет вам забыть о перенесенных тяжелых испытаниях!
Последние слова, произнесенные Кассандрой, отняли у нее остатки сил и заставили густо покраснеть, но, к счастью, кроме Мейсона, этого никто не заметил, потому что площадь снова разразилась восторженным ревом и рукоплесканиями. Все, что произошло потом, Касси воспринимала, как во сне, голова ее сильно кружилась, ноги подкашивались, а глаза застилал какой-то туман. Она почти не осознавала происходящего: как Мейсон взял из ее ослабевших рук подушечку, как поцеловал ее руку, склонился перед ней в благодарном поклоне, с огромной признательностью глядя в ее глаза. Потом тетушка Гортензия взяла племянницу под руку и отвела на прежнее место. Что-то еще происходило на площади, генерал снова что-то пылко говорил, кому-то еще вручали награды. Но Касси ничего этого уже не слышала и пришла в себя только в прохладном полумраке своего экипажа.
Три дня спустя в ратуше должен был состояться большой бал с ужином. Миссис Стивенсон усиленно готовилась к нему. К немалому огорчению пожилой леди, Кассандра все три дня до предстоящего события просидела дома, не выезжая даже на прогулки. Такое неуместное затворничество в то время, когда город был полон молодых офицеров, приходилось не по душе миссис Гортензии, но переубедить племянницу она не могла и лишь ломала голову, почему девушка так себя ведет. В конце концов, Касси заверила тетушку, что это странное состояние у нее уже проходит и больше не повторится.
Но сама она в этом не была уверена. В голове и сердце у нее царил настоящий сумбур, и, чтобы как следует успокоиться и привести в порядок мысли и чувства, она решила какое-то время побыть одна. И это оказалось небезрезультатным: к концу третьего дня Касси так заскучала по развлечениям и активной жизни, что в день бала просто извелась от нетерпения.
Джеральда тоже взволновали события первого дня в Балтиморе. Но хлопоты, связанные с переездом, отвлекли его ненадолго от мыслей о своей возлюбленной.
Целая буря самых разнообразных чувств охватила его, когда он впервые после стольких лет переступил порог дома, где однажды встретились его отец и мать, где он родился и где пережил когда-то столько счастливых и горьких дней. Но ожидаемой боли он почти не испытал. Дом как-то сразу принял его. Его, человека, жившего здесь на положении бесправного раба, а теперь, волею судьбы, вошедшего сюда хозяином.
По приказу генерала Вашингтона особняк почти полностью отделали заново, и о его прошлом облике мало что напоминало. Только две комнатки на втором этаже — спальня Виолы, где она проводила ночи, когда была одна, и каморка Джеральда — сохранили прежний вид, потому что в доме уже много лет никто не жил, а руководивший работами человек догадался не трогать эти помещения. Больше же о прежнем владельце ничто не говорило.
Джеральд так быстро освоился здесь, будто всегда жил в этом доме. Особняк сразу пришелся ему по душе, как и все, что находилось внутри. Он был в два раза меньше роскошного особняка Мейсона в Филадельфии, но оказался уютным. Четыре комнаты на первом этаже — танцевальный зал, бильярдная, столовая и угловая гостиная, — а также кабинет на втором этаже были отделаны в изящном и благородном классическом стиле. Малиновый же будуар внизу, а также спальня и туалетная наверху блистали пышной роскошью. Кроме того, на втором этаже находились еще четыре спальни для гостей, где Джеральд с радушием щедрого хозяина разместил своего лучшего друга Гарри Шелтона с молодой супругой и еще четверых офицеров своего отряда. Для прислуги тоже нашлось место, а нянюшка Джейн, по ее настоянию, поселилась в комнате Виолы, где жила и прежде.
В доме с утра до ночи толпился народ, и в комнатах царили веселая суета и непринужденная, празднично-приподнятая атмосфера. По вечерам во всех пяти комнатах нижнего этажа зажигались люстры и свечи, и звонкие голоса, смех и шутки не затихали до глубокой ночи. Мейсон каждый день собирал у себя компанию своих приятелей, устраивал богатые обеды и ужины, где вино лилось рекой. Но все же новоселье откладывалось, и причина для этого была одна: Джеральд настойчиво хотел, чтобы на торжественном обеде по этому случаю присутствовала Касси.
